Гостиничный комплекс в центре России, где живут беженцы, — большой и недешевый. Здесь есть бассейн с подсветкой, рестораны, кинотеатр, велопрокат, собственный песчаный пляж у озера. До ближайшего города минут 40 на транспорте. По расписанию автобус должен ходить раз в час, на деле — несколько раз в день. Светлые трехэтажные дома стоят рядом с забором, они поделены на евродвушки. В домах со стороны администрации живут украинские семьи — беженцы из донецкой и луганской областей Украины. А в домах около местной школы — русские, те кто вынужден был уехать из Шебекинского района Белгородской области, которая стала прифронтовой. Заехали все летом и осенью 2022 года, с тех пор почти никто не уехал, но и новенькие не приезжали.
Ему исполнилось пятьдесят три года и он не погиб
На «русской» территории праздник. К одной из белгородских семей приехал на побывку родственник Владимир. Кем он кому приходится достоверно никто не знает, просто «жили всегда через дом и ходили друг к другу по праздникам». Родственники Владимира и их новые соседи расположились в беседке. На столе — водка, шашлык с мангала, соки, копченая колбаса, торт потек от жары и немного заляпал кремом деревянный стол.
Владимир празднует сразу два события: ему исполнилось пятьдесят три года и он не погиб — в начале войны записался в ЧВК, в итоге из-за ленточки его выносили медики.
«Только вот ногу пошкрябали, — Владимир кладет голень с сильно выпирающим суставом на пластиковый стул. — Но из госпиталя выпустили и я на два дня сюда».
Родственники Владимира приглашают посидеть с ними. Они поднимают пластиковые стаканчики за победу, за мир, за удачу, за здоровье и за ногу, «которая станет, как новая». Когда смеркается, Владимир складывает нектарины и груши в мятый пакет из «Пятерочки», просит меня раздать их детям на украинской половине и просит пожелать ему удачи на фронте.
«Чтоб все у всех было хорошо», — говорю на автомате и сжимаюсь, от того, как несуразно и оторвано от реальности это звучит.
«Вы же местная, что мы с вами можем сделать?»
В доме у беседки живет Алена с сыновьями — двенадцатилетним Игорем и шестилетним Сережей. У них выгоревшие на солнце блондинистые волосы и прямоугольные очки. Вообще детей в семье трое, но старший сын взрослый, а потому выбираться ему не предложили. В Белгородской области остался и муж.
Алена, повстречав кого-нибудь на улице, непременно зовет на чай. Она просто привыкла так, чтобы в доме было много людей, всех кормить и со всеми разговаривать. В квартире Алены, Сережи и Игоря есть большая спальня, диван в холле и санузел со стиральной машиной. Они жили в селе недалеко от Шебекино — всего несколько километров от границы с Украиной. Никто не питал иллюзий, что во время войны там будет безопасно, но и переезжать не спешили.
«Дом есть дом», — объясняет Алена. Первый раз она попала под обстрел на рынке еще весной 2022-го. Когда летом начались обстрелы почти каждый день, она уже крепко задумалась, чтобы сыновей куда-то перевозить.
«Я пришла в соцзащиту. Мне говорят: “Ну, женщина, вы же все понимаете. Были бы вы из ДНР или ЛНР, переселили бы, что-то придумали бы. Но вы же местная, что мы с вами можем сделать? Попробуйте, к кому-то из родственников поехать”, — вспоминает Алена. — Я думаю, ну, хорошо, допустим, я поеду к кому-то с детьми. Посижу там неделю, ну, месяц на чужой шее. Но это же не решение проблемы. Дошла до городской организации, мне говорят, пожалуйста, мол, уезжайте своими силами, мы денег дать не можем, но и насильно никого в белгородской области не держим. Ну, спасибо, конечно, и на этом».
Когда область стали регулярно обстреливать, Алена услышала по местным новостям сообщение губернатора Вячеслава Гладкова, что все желающие могут уехать. Правда, никаких контактов не оставили. Женщина стала писать всем знакомым в «Одноклассниках», те тоже были в замешательстве, потом дозвонилась губернатору в приемную. Там ей объяснили алгоритм действий, приняли заявку и предложили поехать в ПВР в Старый Оскол.
«А какая разница? — недоумевает Алена. — там пока что чуть тише слышно стрельбу, но слышно же. У меня Игорь по ночам стал ходить под себя, зрение у него упало — несколько раз уже приходилось переделывать очки за время войны, лунатизм начался, то в кухню, то на улицу спящий выходит. В общем, нервная система расстроилась у него. Не поехали мы в Старый Оскол».
В ноябре 2022 года Алене позвонили из приемной губернатора:
«От Оскола вы отказались, а в город Р. поедете?» Это прозвучало безопасно, Алена собрала Сережу и Игоря. Взяла одежду, лекарства и трехлитровую банку с яблочным повидлом «а мало ли что» и пришла к автобусу. Его уже заполнили женщины, пенсионеры и дети — мужчин призывного возраста не вывозили.
«В Шебекино нам было нечего особо терять: школа перешла на дистанционку, в садик так и не попали: из-за обстрелов туда просили никого не приводить. Обстрелы эти всегда замалчивались. Ни по телевизору, ни в газетах в России о них тогда не говорили. ВСУ целится по военным ребятам, не один и даже не десять раз в день. Если мирные при этом не погибают, то считается, что ничего не было. У меня муж приезжал сюда летом в отпуск, говорит: ну как же так, здесь все купаются в бассейне, едят мороженое. Они как будто не задумываются, что Белгород обстреливают и мы давно сидим по домам».
«Цифры занижают — берегут нас от паники»
Алена достает из духовки шоколадный пирог, выдает детям по куску и отправляет их смотреть телевизор в спальню. Братья молча уходят, они вообще не очень разговорчивы.
«Магазин у нас был рядом с домом, стекляшка, сгорел дотла. У меня подруга продает канцтовары в ларьке. Она обстрел пережила за прилавком, когда я ее увидела, спустя несколько часов, ее всю еще трясло, — переходит на полушепот Алена. — В новостях сказали, что пострадало два человека. Магазин одноэтажный, но в нем же огромное количество модулей. В каждом модуле хотя бы один сотрудник, а есть еще и посетители. Поверить в то, что пострадало два человека я не смогла. Цифры занижают — берегут нас от паники».
Алена глухо смеется и ставит в раковину блюдо из-под торта. Она до последнего ездила на работу, и только в середине лета, когда под бомбежкой обрушилась часть торгового центра, закрыла бизнес. Ее начали сильно настораживать расхождения новостных сводок и того, что она наблюдала у себя в мастерской. За работой Алена поглядывала в маленький телевизор, доставшийся еще от прежних арендаторов, там передавали, что российская армия обеспечивает солдат всем необходимым: провизия, одежда есть, близкие могут не волноваться.
«На деле же сменную одежду привозили волонтерские организации, и на всех ее не хватало, — рассказывает она. — Ко мне пришел молодой человек, сломалась молния на штанах. Я предложила ему сесть, а он все мнется на месте, и я вижу, что под ним розовое пятно. До меня только так дошло, что он с госпиталя. В то время у нас в Шебекино еще был свой госпиталь, в него оформляли легких, в Белгород — тяжелых. И вот он приехал к нам из Белгорода… Я чиню ему эти штаны, а они все рваные и в крови. То есть он ранение получил и в этом приехал. Переодеться ему было не во что. Я куме звоню:
— Неси штаны.
Она привезла, значит, штаны.
Говорю этому юноше:
— Переодевайтесь.
— Нет
— Так я просто постираю эти штаны и привезу их вам потом в госпиталь.
Он вытаскивает мне смятую сотку и монеты, чуть не на коленях у меня просил взять. До меня потом дошло, что у него не было нижнего белья, потому не мог переодеться. Два дня проревела».
«Другой парнишка ко мне зашел чинить одежду, говорит, пока в госпитале я хоть оденусь. Я у него выпытывала, как они питаются там. Он все время меня уверял, что все нормально. Допытывалась, что на передовую никто в здравом уме ничего не повезет. Один сухпаек тянут на троих три дня.
— Так а как же вы вообще живете?
— Потихоньку, где зайчик, где кролик, где кто-нибудь пробежит — уже сыты будем.
Так же не должно быть, все расписывают, что у нас армия в довольстве, всего всем хватает, а на деле вот так».
Другой ее постоянный клиент приходил к ней из шебекинского госпиталя. Накануне войны его мобилизовали прямо с одного из донецких заводов, где он отработал всю жизнь. По словам Алены, он пытался объяснить, что перенес два инсульта, но ничего не помогло.
«На поле боя получил третий, — рассказывает женщина — В итоге его доставили в больницу в Волчанске (город в Харьковской области Украины, оккупированный российскими войсками с 24 февраля по 12 сентября 2022 — «Черта»). Первое, что там его спросили: «Ты наших там бил?». Он неделю не спал, прятал под одеялом нож. Потом его перевели уже к нам в Шебекино. Рассчитывал, что комиссуют с тремя инсультами, а на деле подлечили и снова отправили на передовую».
Лучше быть по отдельности, но живыми
Анисия, Макарий, Леонтий и новорожденный Тит живут в такой же квартире как и Алена с сыновьями, с огромной гостиной и небольшой спальней. У них всех круглые розоватые лица и темно-русые волосы. Жизнь у них отличается от остальных беженцев.
Семья верующая, и перед каждым приемом пищи они молятся, взявшись за руки, а имена детям подбирались по сборнику святок. Родители работали в полиции, и успели что-то скопить на черный день. Мама четверых детей Юлия говорит, что этот день настал, и сейчас надо не упустить будущее. Анисия, Макарий и Леонтий ходят на каскадерство, немецкий язык, фортепиано, плавание и живопись. Они говорят, что больше всего хотят «стать святыми», не должны расстраивать маму и занимаются исправно.
Юлия перегнала из Белгорода свою красную «Тойоту» и развозит детей по кружкам, остальное время занимается Титом. На работу и хозяйство ее не хватает. Муж настаивал, что надо было оставаться в Шебекино всей семьей, она отвечала, что лучше быть по отдельности, но живыми. Так они постепенно и развелись. Все свободное время Юлия лежит на кровати с Титом, и смотрит в стену — «навалилось все сразу, и голова тяжелая».
«Ненавижу его, — повторяет Семилетний Макарий про Тита. — Он всегда плачет, а комната одна. В Белгороде у нас пять комнат было, и я его хотя бы не слышал».
Двенадцатилетняя Анисия моет полы и готовит бутерброды Макарию с Леонтием, если они хотят есть между местным завтраком, обедом и ужином. Анисия тоже скучает по дому и выписала в блокнот молитвы за мир.
Ее лучшая подруга Соня живет на украинской стороне ПВР. Они бегают играть в шахматы за столиком у бассейна, пока братья Анисии играют сами гуляют на площадке у дома — «на всякий случай, чтобы не разболтали». Юлия строго запретила Анисии водиться с украинцами: «У них сейчас злобы много, как бы чего не вышло».
Для себя она решила молчать и свои взгляды ни с кем не обсуждать. На одном из первых обедов к ней подсела женщина из Мариуполя. График питания сделали разный, так чтобы и в столовой русские с украинцами не пересекались, но вход сделали свободным и люди часто приходили в более удобное, а не официально назначенное время. Та женщина рассказала про убитого мужа и пробовала поговорить о войне. Разговор был тяжелый, и Юлия решила больше с соседями в беседы не вступать. Она единственная так и не завела друзей даже на русской половине и гуляет с Титом одна поздним вечером.
Друзья и враги Виолетты
Шестилетняя Виола тоже гуляет поздним вечером. Она садится на качели, то на русской, то на украинской территории. Пытается раскачаться до того, чтобы они стукнулись о балку, но ей никогда не хватает силы.
Виолетта ждет маму. В украинском Бахмуте та была домохозяйкой, а здесь утром работает в детском саду, а вечером в сигаретном киоске. Автобус после ее смены уже не ходит, и она ловит попутку. Поэтому точного времени возвращения мамы Виола никогда не знает.
Папу Виолы убили на фронте в первые месяцы войны — ушел добровольцем. Виола хранит его фотографию в телефоне. Коренастый мужчина в военной форме, такой же рыжий, как Виола.
Сама Виола словно не знает о двух половинах. Она быстро заводит знакомства там и там. У нее есть плюшевый блокнот, поделенный на две половины: «друзья» и «враги». Все дети ПВР постоянно кочуют из одной половины блокнота в другую — у Виолы скандальный нрав. Но так или иначе она всегда среди людей — у мамы нет времени поговорить с ней о политике и обсудить, почему русские и украинские дома стоят по разные стороны дороги.
«Горки там и там одинаковые»
Соня, секретная подруга Анисии, живет со сводным братом Колей, его отцом и своей мамой. В точно такой же квартире с одной спальней и большой кухней на украинской половине ПВР. Коля и Соня часто просиживают выходные над книжками — слишком много пропустили из-за войны. Здесь они оба попали в пятый класс и пока еле тянут школьную программу на тройки.
Соня и Коля не кровные родственники, но у них очень похожие улыбки и горящие карие глаза. Они легко заводят друзей, и вообще плохо понимают, чем русская половина ПВР может отличаться от украинской: «горки там и там одинаковые». При этом войну они застали вполне явно — у Сони до сих пор на левой руке потертый синий браслет. Второй такой в знак дружбы носила ее одноклассница Марина. Марина погибла во время бомбежки.
«Ну, она не самая лучшая подруга, конечно, была, но все равно жалко, она красиво рисовала», — объясняет Соня.
Сама Соня рисовать не любит, зато у Коли есть толстый скетчбук, где каждую страничку из желания сэкономить место он делил на пять-шесть квадратов. В самом начале есть довоенные скетчи: школа, рыбалка, скейт-площадка. Потом подвалы, закрытые магазины, смародеренные продукты, трупы. В ПВР Коля не рисует: «Нечего, да и надоело», — отмахивается подросток.
Их родители Петр и Галина тоже знакомства в ПВР не заводили: «Наша задача — здесь всем вместе как-то выжить, а споры до добра не доведут».
Несколько месяцев назад их семья уехала в небольшой немецкий город. Я спросила Колю при созвоне, не появилось ли чего в его скетчбуке. Он вздохнул и ответил, что уже не уверен, хочет ли запоминать жизнь. А потом попросил передать ребятам, чтобы они записали свою повседневную жизнь в телеграм: «в Германии все по-другому и хочется вспомнить как было в ПВР». На кружочках мессенджера Игорь и Сережа молчаливо рыбачили, Анисия учила Леонтия ездить на трюковом самокате, Виола раскачивалась на качелях.
В очередной раз руководство сообщило, что обстановка слишком опасная, и можно пока оставаться в ПВР.
