Как вы поняли, что в антивоенном анонимном искусстве есть что-то ценное? Почему вы решили собрать все эти работы в выставку?
Я по своей специализации занимаюсь изучением того, как люди реагируют на социальные политические события, изменения, катастрофы. В этой связи я изучала слухи о пандемии, анекдоты, новояз. Когда началась война, я сразу заметила огромное количество граффити и решила, что это нужно фиксировать. Прозвучит ужасно занудно, но если ты что-то не зафиксировал, потом этого не останется. Например, в 90-е были массовые протесты, про которые мы знаем очень мало, потому что нет никаких баз данных, позволяющих узнать, с какими плакатами выходили люди, что рисовали на стенах.
Необходимость собирать и изучать протестный стрит-арт была осознана не в XXI веке, а гораздо раньше. Во Франции XVI века, во время религиозных гонений и войн, один образованный городской житель, Пьер де Эстуаль, описывал в своих дневниках все политические граффити, которые парижане оставляли на стенах домов. Именно благодаря его дневникам мы знаем очень много об уличных народных настроениях времен гонений на протестантов.
К тому же после начала войны это для меня имело терапевтическое значение, потому что надо было что-то делать, а что именно — непонятно. Так я попросила своих читателей телеграм-канала «(Не)занимательная антропология» прислать мне то, что они видели своими глазами. Это было важным критерием, так как в протестных антивоенных пабликах тоже публиковались разные фоточки, но иногда они были не подлинными.
Дальше мы думали, как это все структурировать. Поскольку из-за ограниченной выборки мы не могли делать репрезентативную коллекцию, я решила придерживаться принципа «каждой твари по паре». Грубо говоря, отбирали каждый тип графитти один, максимум два раза. Поэтому задача этой выставки не рассказать, например, обо всех граффити Екатеринбурга, а продемонстрировать разнообразие стрит-арта и методов шифровок. Также у меня был принцип, что все это должно быть и по-английски, и по-русски, поэтому мы все перевели и написали большие комментарии на двух языках. На это мы убили дичайшее количество времени: попробуйте объяснить человеку, который не в курсе ситуации, что значит баннер «Пиздеж 1», сделанный в стилистике «телеканала Россия».
А почему вам было важно перевести все на английский?
Во-первых, если бы мы этого не сделали, то эта коллекция радовала бы только группу людей, которые и так имеют соответствующие взгляды. Это, конечно, хорошо, но для науки важно, чтобы коллекцию видели люди, в том числе исследователи, из самых разных стран. Например, мне сейчас написала письмо магистрантка из Италии, которая занимается изучением разных форм протеста, и она не знала, что происходит в России. А теперь она пишет: «О, это примерно как во времена Муссолини». Поэтому перевод позволяет разным людям, которые не знают русского, вовлечься.
Во-вторых, я хотела показать миру, что не все мы злодеи. В мире доминирует идея, что все русские поддерживают войну, и эти бесконечные цифры опросов, которыми еще и манипулируют, только ухудшают ситуацию. Нас всех делают соучастниками. Кроме того, люди из Парижа или Техаса не видят массовых выступлений в России. Надо понимать, что для демократических стран, где тебя довольно редко могут как-то серьезно наказать за участие в митинге, самая очевидная и ожидаемая форма протеста — выступления на улице. А раз их нет, получается, что нелояльные властям россияне — невидимы. Объяснить американскому или французскому гражданину, что в России есть противники войны, которые не могут публично протестовать массово – довольно сложно. Одно дело в принципе знать, что в России информационный авторитарный режим, а другое дело понимать, к каким процессам это приводит. Возникает ощущение, что россияне вообще ничего не делают.
Западному зрителю часто непривычно и непонятны разные скрытые формы протеста, к которым часто прибегают создатели стрит-арта. Такой скрытый тип протеста мы называем «маскировка» (camouflage) и «шифровка» («coded message»). Идея, что можно быстренько нарисовать восемь звездочек (три и пять звездочек обозначают слова «нет войне» — «Черта») и убежать или нарисовать лебединое озеро и слинять, кажется нам, выросшим в российской культуре, довольно очевидной. А в западной культуре, наоборот, с детства воспитывается умение говорить прямо.
И этот непрямой анонимный уличный протест реально оказался незамеченным. А мне хотелось показать [миру], что есть, как я его называю, протест одиночек. Понятно, что он не может остановить реальную войну, бомбежки, но он борется за присутствие инакомыслия в публичном поле.
Когда человек несет стикер «нет войне» в кармане, подкрадывается в три часа ночи к столбу в Екатеринбурге и видит, что там уже кто-то навесил стикер, он понимает, что он не один. Один автор граффити так объяснил мне свою концепцию: «Я хочу, чтобы Марья Ивановна, которая выходит за хлебом из своей квартиры, заходя в подъезд увидела листовку против Путина. Потом она спускается вниз, проходит остановку, а там антивоенный стикер». Точка зрения, что война — это плохо, начинает присутствовать в ее мире. Нам только кажется, что люди принимают решения рационально. На самом деле люди стремятся соответствовать социальным ожиданиям. Другими словами, если их мнения не соответствуют социальным ожиданиям, то, скорее всего, они ничего не скажут, в том числе на опросах ВЦИОМа.
Я вас уверяю, когда режим ослабнет, на российские улицы выйдет миллион людей, которые скажут: «Я всегда был против войны. Просто я всегда сидел и думал, что только я против войны». И они будут абсолютно искренни. Ровно так же пал Советский Союз.
Когда смотришь выставку, кажется, что все это было актуально год назад, а сейчас несогласные с войной россияне меньше протестуют, все разочаровались или запуганы. Так ли это? В 2023 году люди все еще клеят стикеры?
В первые месяцы действительно на улице было много больших работ, и очень много прямых высказываний. Но все это эффективно зачищали коммунальщики, так же эффективно работали репрессии. С марта 2022 по май 2023 года по крайней мере 687 создателей антивоенного стрит-арта получили административное наказание по статье о дискредитации российской армии, а еще 32 автора граффити получили обвинения по уголовным статьям. Это существенные цифры, учитывая, что граффитчиков найти трудно даже при наличии камер. Власть активно борется за то, чтобы в публичном поле не было никакого другого мнения, маленький стикер «нет войне» оказался гораздо более опасным, чем пост на большую аудиторию. Доказательство тому — преследование Саши Скочиленко. В реальном физическом пространстве надпись может воздействовать на тех, кто не читает Инстаграм.
Но я не соглашусь с вами, что все закончилось. Дальше, из-за репрессий, стрит-арт переходит в более интимную, скрытую форму. После публикации выставки я просто завалена сообщениями, каждый день люди присылают десятки фотографий, я даже не успеваю их разбирать. Характерная черта этих надписей — они маленькие и заметны только в интимном пространстве.
А может ли быть такое, что в итоге послания станут совсем непонятными из-за шифровки?
Да, так уже происходит, некоторые граффити мы так и не смогли зашифровать. Из-за репрессий и пропаганды начинается своего рода гонка вооружений. Люди придумывают новые способы высказывать мнение. Например, сейчас мне прислали новую порцию надписей 35, просто цифра. Надо понимать, что это 3 и 5. Это 3 буквы и 5 букв — «нет войне», то есть это доходит уже до такого полного абсурда.
В статье, сопровождающей выставку, вы приводите цитаты из интервью с авторами антивоенных граффити. А как вы их находили, если уличное искусство полностью анонимное? Есть ли что-то, что объединяет опрошенных вами художников?
На самом деле такие люди очень хотят поговорить. Поскольку уже многим известно, что я собираю граффити, некоторые признавались, что они авторы рисунков. Я всегда очень аккуратно спрашивала: видели ли вы сами эти граффити? И некоторые стали признаваться, что они еще и сами сделали. И дальше я начинала расспрашивать. Это разные люди с разными биографиями. Самому старшему, по-моему, 89 лет, самая молодая — четырнадцатилетняя девочка. Некоторые выходили на протесты, были участниками разных митингов, поддерживали Навального, некоторые вообще никогда в жизни ничем таким не занимались. У всех совершенно разная мотивировка, поэтому я не могу сказать, что это одна группа. Образованный человек может не просто написать «нет войне», для него гораздо точнее выразить свое ощущение от происходящего цитатой из Мандельштама. «На плечи кидается век волкодав» встречается в разных городах в восьми вариантах исполнения.
У вас есть какое-то ещё объяснение, почему многие избегают в своих работах фамилию Путина? Почему пишут «долой чекиста», а не «долой Путина»?
Дело в социальной функции имени. Сейчас для нас наши имена ничего не значат. Исторически имя Александр означало «защитник мужей», но мы над этим не задумываемся. Это красивый набор букв. Но так было не всегда. Во многих культурах имя отражало статус человека и, соответственно, оно менялось с изменением статуса. Функцией имени было сообщить окружающим, кто этот человек и чем он занимается в данный момент. Так гораздо удобнее жить. Поэтому когда ты называешь человека по имени, ты указываешь его место в социальной системе. Когда кого-то исключали из группы, он терял право на имя.
Это работает в обе стороны: Путин не называет Навального по имени, чтобы не признавать, что он существует в том же социуме, в котором существует Путин. Он показывает, что в его мире Навального нет. Ровно так же огромное количество людей не называют Путина по имени — они показывают свою дистанцию от него, что они не принадлежат к тому миру, в котором он находится. Были даже люди, которые говорили, что никогда не называют Путина и Кадырова по имени, потому что таким образом они дают им силу. Но в основном это все-таки такой способ отказаться от социального взаимодействия с ним. То есть мы его презираем настолько, что у него нет имени, поэтому мы его понижаем либо до его бывшей профессии — «чекист», либо унижаем и обозначаем его уличными прозвищами — «ботокс», «старик Кабаев», либо называем его «Вовочка», показывая, что он как маленький мальчик.
Вы сказали, что основная задача анонимного протеста одиночек — это борьба за демонстрацию другого мнения в публичном пространстве. Но действительно ли эти рисунки могут что-то изменить в глобальном плане? Действительно ли они переубедят Марью Ивановну, которая идет за хлебом?
Это не может работать сразу, все-таки это не взрыв реального поезда.Одно из основных свойств пропаганды — убеждать инакомыслящих в том, что они одиноки. Соответственно, когда люди вешают стикеры, они преодолевают какой-то важный рубеж — собственный страх. И это создает почву для будущего, скажем так, протеста. Это игра на будущее.
Есть такой исторический пример из Норвегии, которая была оккупирована нацистами в 1940-х годах. Там был довольно мягкий режим, но все-таки он был нацистским. До войны в Норвегии правил король Хокон VII, которого не любили норвежцы. Были массовые протесты и люди требовали его отречения. Но пришла война. Хокон сбежал с правительством в Лондон и сидел там, а норвежцы начали сопротивляться. Они стали использовать его монограмму, аббревиатуру имени как символ. Они писали граффити, придумывали анекдоты, оставляли закодированные послания в книгах, газетах. Например, было объявление: «образованная, играющая на пианино, знающая шесть языков норвежка познакомится с офицером СС для проведения совместного досуга». А когда ты читаешь это послание в столбик, то первые буквы складываются в фразу: «Да здравствует король Хокон». И все страшно от этого ржали. Еще в Норвегии выпускали рождественские открытки, где гномики открывают рождественские сундуки с подарками. Если посмотришь на этих гномиков, то тени от их тел складывались в монограмму короля Хокона.
В итоге все больше и больше людей понимали, что так можно. Как и сейчас в России, норвежские «семиотические партизаны» использовали прямой и скрытый протест. Прямым способом было использовать монограмму норвежского короля Хокона VII — H7 — как знака сопротивления нацистам. Конечно, это запрещали, поэтому норвежцы тоже прибегали к «шифровкам» и «маскировкам», которые позволяли «подмигивать» окружающим, искать единомышленников. Например, они цепляли за лацканы пиджаков канцелярские скрепки ( метафора объединения инакомыслящих) клали в верхний карман деревянную спичку головкой кверху (знак «пламенной» ненависти к нацистам) или прикрепляли к пиджаку горошинку (норвежское слово «горошек» «erter» означает «дразнить»). Подчеркну, что сейчас я говорю не про маленькие вооруженные группы, а именно про семиотических партизан Так Александра Архипова в своем исследовании обозначила авторов антивоенного уличного искусства. «Семиотика — это наука о знаках. Реальный партизан взрывает рельсы поездов, чтобы поезда с танками не проходили. Семиотический партизан подменяет знаки. Он производит диверсию в общественном пространстве. Они воюют за преимущество в публичном пространстве, подменяя официальные знаки своими». Их шифры готовили почву для понимания того, что так можно. Человек будет выступать против, только когда он уверен, что есть люди, которые думают так же, как он. Это так называемая теория порогов Марка Грановеттера, которая гласит, что мы принимаем решение протестовать, если значимые для нас люди готовы сделать то же самое. Плюс во многом это помогает сохранить хоть какое-то самоуважение.
Кроме этого, у протеста есть еще одна важная цель. Есть такое немецкое понятие eigensinn, дословный перевод с немецкого — «своеволие». Это нормальное немецкое слово, но как термин его первым использовал немецкий историк Альф Людтке, который изучал реакцию людей на гитлеровский режим в Германии. Он обратил внимание, что в ситуации тоталитаризма и полного контроля, многие люди пытались сохранить свое достоинство. Демонстрировать свою позицию окружающим было опасно, и поэтому люди демонстрировали ее себе. Это очень распространено и у нас – куча людей мне пишет, что они носят значки в поддержку Украины на внутренней стороне рубашки, чтобы никто их не увидел. Или делают татуировку из восьми звездочек там, где увидит только человек, с которым ты в очень интимных отношениях. Или, например, очень характерный eigensinn, когда люди идут в лес и пишут «нет войне» на деревьях, на скамейках в парке, где их увидят очень маленькое количество людей. Потому что не написать невозможно, промолчать сложно. Ты чувствуешь некоторую моральную обязанность - высказаться против. И люди выражают свое «своеволие». Хотя бы перед собой быть честным и самому себе показать, что я не согласен с этим.
Когда я смотрела выставку, больше всего меня поразили маленькие пластилиновые человечки, которых кто-то расположил на скамейке. Вы называете использование фигурок нанопротестом. Можете объяснить, как он работает?
Протест от лица маленьких милых игрушек или снеговиков распространен в России с 2013 года, и первый зафиксированный город, в котором это происходило, это Апатиты. Чем больше людей прессовали за попытки прямых высказываний, тем больше они отдавали свои голоса смешным и милым объектам. Такие послания люди лучше запоминают, потому что наш мозг получает от этого большое удовольствие. Поэтому нанопротест очень хорошо работает.
У людей, которые ставят такие фигурки, есть концепция. Одна женщина-дизайнер из Питера мне долго рассказывала, что она специально делает их очень милыми. Человек ни в коем случае не должен испытывать чувство ненависти, поэтому она даже иногда не дает им никаких плакатов, никаких надписей, не дай Бог что-то про Путина, потому что человек не должен пугаться. По ее задумке, человек должен взять куклу в руку, принести домой, рассмотреть ее, увидеть, что в волосы вплетена жёлто-голубая лента, что она одета в украинский традиционный наряд. Подумать о том, что украинцы — такие же люди. И это аргумент очень многих авторов стрит-арта — мы хотим пробуждать эмпатию. Поэтому их надписи оказываются милыми, трогательными, эмоциональными. И это касается не только нанопротеста. На выставке есть обнимающиеся зайчики, детские рисунки. Например, в ботаническом саду при МГУ среди растений расставлены таблички: «Сажайте цветы», а рядом подпись «или тиранов». Это очень привлекает внимание, и за счет этого, люди хотят это фотографировать, пересылать друзьям, тиражировать. Это стремление вызвать эмпатию, а не ненависть.
