Противоречивые чувства
Дороги в Грайворонском районе Белгородской области пестрят указателями на Харьков и Сумы. Жители постарше вспоминают: «Белгород раньше был провинциальный городишко, учиться ездили в Харьков». Вплоть до 2014 года россияне из приграничных районов ремонтировали автомобили в Украине, а украинцы закупались дешёвым бензином в России. Здесь много смешанных семей, на улицах звучит суржик.
Утром 24 февраля 2022 года завхоз Ольга Гаркушова позвонила начальнице, директору школы искусств села Головчино Оксане Вакуленко: «Оксана Викторовна, война началась!»
Та распахнула окно и услышала выстрелы. Российские войска шли через село в Украину.
Оксана на всякий случай велела сотрудникам собирать вещи, но к обеду все же поехала на работу. Муж Ольги, Андрей, привычно хлопотал по хозяйству. Бывший военный, уволившийся из армии в голодные девяностые, в школе чинил поломанное, чертил, считал и даже работал сторожем. Дети Оксаны давно разъехались, и она относилась к Андрею и Ольге по-матерински. Всем троим было страшно, а главное – непонятно.
– Такие противоречивые чувства были. Поначалу: как это так, моя страна… – вспоминает Оксана Вакуленко. – Потом стало раскладываться по полочкам. Мы с 2014 года похихикивали: ой, хохлы какие-то рвы роют, обороняются от нас. А они не оборонялись. Они готовились.
Нащупать твердую почву под ногами помогла подруга из ДНР: она убедила Оксану, что иначе было нельзя. И женщина успокоилась. Благо, вскоре стало не до этических проблем: через село шел нескончаемый поток российских войск. Снабжались они неважно, и жители помогали солдатам. Кормили голодных даже противники войны – таких, по оценкам Оксаны, в селе около трети.
– Неважно, за ты или против, – уверена Оксана. – Это наши дети. Им надо помогать. Домашним побаловать, носочки тепленькие…
Взрывы грохотали где-то далеко, в Украине. Оправившись от потрясения, сельчане постепенно вернулись к привычной жизни. Но 19 апреля война пришла и в Головчино.
– Стреляли по рембазе. Кассетные – это так страшно! – вспоминает Оксана.
Дом Андрея и Ольги почти не пострадал. Обошлось дырой в заборе и царапинами на стенах. А мать Андрея чудом осталась жива: осколок пробил окно и застрял в матрасе кровати. Ольга до сих пор хранит щербатый кусок металла, покрытый оплавленной зеленой тканью. Она убеждена, что именно в тот день Андрей решил отправиться на войну.
Вояка по натуре
Школа искусств крупного села Головчино пуста. Из-за бомбежек дети учатся дистанционно. Рядом с празднично сияющей радугой в центре холла висят инструкции, что делать при обстреле и обнаружении мин «Лепесток». 3 октября в 300 метрах от школы погибла женщина. Теперь учителя сами ходят по домам подростков: тяжело учить музыке по интернету. Детей готовят к участию в конкурсах – тоже дистанционных.
В зале для рисования над запылившимися мольбертами висят глиняные солдаты: с парашютом, с орденами, со старушкой-матерью… Дети их вылепили еще до войны. В школе бережно хранят фотографии Путина: он был здесь в 2011 году на форуме сельской интеллигенции. Почти ничего не сказал, больше расспрашивал.
Оксана Вакуленко – дородная, крепкая женщина 56 лет с монументальной копной светло-русых волос — сидит, как школьница, за партой рядом с пианино. Рядом — Ольга, круглолицая брюнетка лет сорока.
Муж не сказал Ольге о планах пойти на войну. Но она сразу заподозрила неладное. Когда Андрей неожиданно съездил в Белгород, жена догадалась — был в военкомате.
26 апреля Ольга праздновала на работе день рождения. В разгар поздравлений зазвонил телефон. Увидев номер мужа, Ольга почувствовала: ее ждут не пожелания счастья и не шикарный букет, который супруг всегда дарил на праздник. Разговаривать она вышла в коридор.
– Заходит Оля, на ней нет лица. Говорит, что Андрея забирают на СВО, – вспоминает Оксана.
Директор тут же бросилась звонить в администрацию Головчино — подумала, что началась мобилизация. Как в Великую Отечественную, когда на фронте погибло более 12% жителей села. Но Андрей записался добровольно. Сперва не брали — возрастной, 43 года. Он настоял на своем.
— Я к нему домой, слезы душат, — рассказывает Оксана. — «Ты что наделал?» Он в ответ: «Викторовна, я не могу по-другому. Устал сидеть под обстрелами, бояться, прятаться. Все будет хорошо. Я обязательно вернусь. Воевать должны мы, взрослые мужики. А молодые должны рожать детей».
Слезы и уговоры ни к чему не привели.
— Он по натуре вояка, — говорит Оксана. — Патриотизм у него не мнимый. Должен защищать Родину — и все. Поставил перед фактом: завтра уезжаю.
Ольга открывает на телефоне фотографии Андрея. Спортивный, коротко стриженый мужчина средних лет улыбается, обнимая жену. Мускулистый торс обнажен, на шее — серебряная цепочка. Ольга гладит ее пальцем. На следующем снимке — крупным планом запястье мужа с дорогими часами. Однажды Андрей оказался на месте автокатастрофы и спас из горящей машины мать с ребенком. Отец женщины приехал в Головчино и подарил ему часы. Андрей их надевал только по особым случаям. С этими часами и цепочкой 27 апреля он ушел на войну. За семьей оставил присматривать друга.
— Настоящий мужчина. Герой нашего времени, — восхищается мужем Ольга.
До 3 мая Андрей тренировался на полигоне в Валуйках и каждый день звонил жене. Утром 4 мая позвонил в 7 утра и сказал, что уезжает. На вопрос, куда, ответил — «за ленточку». Так военные называют границу с Украиной. Оттуда Андрей звонил еще 16, 20 и 23 мая. И больше на связь не выходил.
«Его убили. Смиритесь»
С конца апреля сельчане стали привыкать к бомбежкам. Головчино, по их словам, обстреливали из градов и минометов. Оконные стекла угрожающе дребезжали, жители заклеивали их крест-накрест пленкой или малярным скотчем. Администрация оплачивала ремонт, когда он был возможен, и переселила людей из двух разрушенных домов.
Снаряды ложились близко к военным объектам. Теперь технику старались перегонять ночами, а по району поползли слухи о наводчиках, тайком передающих координаты врагу. Подозревали антивоенно настроенных жителей, но еще больше — украинских беженцев, наводнивших Белгородскую область. Более шести сотен разместились в ПВР, другие селились у родственников и знакомых.
— Зря им разрешают здесь оставаться, — качает головой Оксана. — Один едет с чистым сердцем, а другой… Мы же Россия, страна добрая. Всех готовы обогреть, но многие этим пользуются, преследуя свои гадкие интересы.
Впрочем, она сама приняла на работу беженку — русскоязычную жительницу Украины. Родня вывезла ее из-под бомбежек в Грузию, но там женщина не прижилась. Все казалось ей чуждым. То ли дело Россия — тем более, от ее разрушенного украинского дома до Головчино всего несколько десятков километров. Поселилась женщина у Ольги. По словам Оксаны, беженка — самая счастливая жительница села. Пока остальные боятся обстрелов, она лишь пожимает плечами — на родине было гораздо хуже.
27 июля, когда у Андрея должен был закончиться трехмесячный контракт, с Ольгой связался доброволец из соседнего района. Он сообщил, что 3 июня Гаркушов погиб — сгорел в БМП. Оксана и Ольга принялись писать во все инстанции — в Минобороны, военную прокуратуру, военкомат. Ответы приходили противоречивые: числится на СВО, числится безвестно отсутствующим… Наконец, Ольге предложили приехать в военную часть — чтобы переоформить на нее зарплату Андрея.
— Нас привезли в клуб, — вспоминает Ольга. — Солдатик предложил чай-кофе. Ждем, никто не выходит. Думаю, пойду посмотрю, что в части есть.
Она наткнулась на комнату, где висели траурные портреты солдат. Даты рождения под ними были разные, дата смерти — общая. 3 июня. С одного портрета на нее смотрел ее муж Андрей.
Что было дальше, Ольга рассказывает с трудом, часто сбиваясь. Она нашла командира, но тот ничего не объяснил. Часть даже не сообщила в военкомат, что Андрей пропал. Потом она зашла к заведующей клубом Ольге Николаевне, которой поручили общение с родственниками солдат. Та сказала в лоб: «Его убили. Смиритесь».
— Почему же вы раньше молчали? — возмутилась Ольга. И услышала в ответ:
— Чтобы вы с 3 июня выносили мне мозг, где тело?
На вопрос, будут ли искать Андрея, завклубом пожала плечами: «Мы не обязаны».
Ольга сумела добиться одного — при ней портрет мужа сняли со стенда с убитыми и порвали. Она решила — раз военные его не ищут, придется найти Андрея самостоятельно. А заодно и трех других бойцов его экипажа, которые числятся погибшими. В траурной комнате Ольга успела сфотографировать портреты и записать имена: Роман Стекольников, Максим Кицына и Егор Храмцов.
Родственники
Мать Максима Кицыны отыскалась в Астрахани. Она была уверена, что ее сын ни за что бы не сдался в плен. В части подтверждали, что «безумный Макс», как его прозвали сослуживцы, скорее подорвал бы себя гранатой. Как ни странно, это лишь укрепило веру родственников, что Кицына и на сей раз выпутается — он постоянно выходил целым из разных передряг. Сестра Егора Храмцова, тихая девочка из алтайского поселка, самостоятельно искала брата в интернете. Откликнулся лишь мошенник, попытавшийся под видом украинского командира развести ее на деньги. Отец петербуржца Романа Стекольникова огорошил Ольгу известием, что сын ему звонил 5 июня, через два дня после предполагаемой гибели. Вскоре отец перестал отвечать на сообщения. Остались одни женщины.
Они вышли на лейтенанта, который 3 июня был в одном БМП с их родственниками. По его рассказу, всего там было шесть бойцов. Они приняли бой в селе Вернополье, на территории, контролируемой ВСУ. В машину попал снаряд, сдетонировал боекомплект. Выскочить успели только один солдат и сам лейтенант, но ему опалило глаза. Это дало надежду — слепой, в гуще боя, он мог не заметить, как сослуживцы спаслись.
Шли месяцы. Женщины находили все новых свидетелей, но ясности не прибавлялось. Ольга Николаевна после скандальной встречи с женой Андрея получила выговор — и теперь утверждала, что «90 процентов они в плену». Такую перемену завклуба объясняла тем, что тела постоянно обменивают. Пацаны, по ее словам, были бы в иерархии мертвецов особо ценными, поскольку они — кадровые военные. Ольга Николаевна утверждала, что у ВСУ тела российских солдат в дефиците, они даже разрывают могильники. Если трупов нет, значит, ребята, скорее всего, живы.
Тела и пленные для обмена в изобилии появились в сентябре, когда российская армия в беспорядке отступила из-под Изюма. Поредевшие, потрепанные войска возвращались через тот же Грайворонский район. И вновь его жители, вне зависимости от убеждений, вышли помогать «нашим детям». Солдаты хлебали борщ и задавали сердобольным сельчанкам лишь один вопрос: «Зачем все это было?»
Оксана не знала, что ответить. Мысль, что Путин втянул Россию в длительную войну по ошибке, она отвергала: «Если мне, простой жительнице дальнего района, было очевидно, что Украину не захватить так же легко, как Крым, что же говорить о советниках президента!» Телевизор ответа не давал — смотреть на Соловьева и Скабееву ей было тошно. Оксана считает их низкосортными пропагандистами вроде тех, кто «промыл мозги украинцам, напитав их ненавистью к России». Женщина рассказывает, что ей хотелось бы послушать умных и честных людей, которые все разложат по полочкам и объяснят, почему и нападение, и отступление — результат мудрого расчета или хотя бы секретного сговора. Да где их взять!
Заглушая собственные сомнения, Оксана пыталась учить школьников «с еще большим упором на патриотическое воспитание», без излишнего «углубления в европейские ценности». И так уже иные родители с подозрением смотрели на радугу в фойе. Нет ли в ней неподобающих намеков?
— Если у меня, взрослого человека, в голове такая кашица, что же у детей? — всплескивает руками Оксана. — Их же надо направлять. Должна быть какая-то идеология. Вера во что-то хорошее, светлое.
В поисках опоры Оксана вспоминала счастливое детство в советском военном городке, былую уверенность в завтрашнем дне.
— А сейчас? — задавала она риторический вопрос.
Ясно было одно — теперь, когда армия отступила далеко от Вернополья, искать пропавших еще сложнее. Обращаться к украинцам Оксана и Ольга не хотели — «мало доверия». Кроме того, они были уверены, что и упрямый Андрей, и, тем более, «безумный Макс» в плену будут молчать. А их документы и личные вещи остались в штабе.
Крайняя точка
3 декабря, в День Неизвестного солдата, Оксана и Ольга поехали возлагать цветы к мемориалу в Грайвороне. Это маленький уютный городок с населением около 6 тысяч человек. Примыкающее к нему село Козинка упирается в границу так, что, по рассказам местных жителей, при демаркации один дом остался в России, а сарай возле него — в Украине. До Лукашовки, ближайшей украинской деревни, от Козинки около 500 метров.
На столбах вдоль дорог — опустевшие аистиные гнезда, деревья — в темных спутанных клубках омелы. У мостов выставлена охрана. Городской музей встречает посетителей буквой Z в цветах георгиевской ленты, однако дальше, в залах, совсем другая война. На плакате «Единый удар по единой цели» Гитлер скорчился под могучим кулаком с красной звездой, британским и американским флагами. На отдельном стенде — украинские костюмы с постановки пьесы «Наталка Полтавка». Библиотека на улице Мира блестит новенькой, недавно восстановленной крышей. В нее попала бомба. Говорят, что с украинского дрона.
В парке из динамиков гудит: «Просыпаемся мы, и грохочет над полночью то ли гроза, то ли эхо прошедшей войны». Грайворонцы по очереди кладут красные гвоздики на темный гранит. Глава администрации Геннадий Бондарев стоит возле памятника, широко расставив ноги и сжав могучие кулаки. Слева от него венок с российским триколором, справа — в форме пятиконечной звезды.
— Наши ребята и сегодня гибнут. Пять грайворонцев мы уже похоронили. Но это не зря, — он с трудом подбирает слова. — Мы должны быть достойны тех смертей, которые когда-то наши деды кому-то отдавали, чтобы мы здесь стояли и отдавали дань памяти нашим солдатам, нашим россиянам. Задача у нас одна — выстоять, победить в этой нелегкой, абсолютно для многих непонятной ситуации, но она является до сумасшествия справедливой.
У старика, слушающего главу администрации, дрожат губы.
— Без СВО не было бы нас, — повышает голос Бондарев. — Сегодня наш район — это начало нашей России. 83 километра государственной границы, которые у нас есть — форпост, рубеж, через который есть планы навредить.
Он заверяет, что сухопутного вторжения украинцев не допустят, но «небо — это совершенно другая война», и заранее предупредить о бомбежках невозможно.
— Все будет нормально, Андрей найдется, — ободряет Ольгу закутанная в желтый платок чиновница с длинной челкой бронзового цвета. Вздыхает:
— Все российские регионы живут в радости, а мы…
Заметив наведенную на нее камеру, она заговаривает совсем другим, распевным голосом:
— Я живу здесь триста лет. Потому, что здесь жили мои предки. Это наша земля, и мы сделаем все, чтобы она осталась нашей. Сейчас у нас даже дети знают, какой летит снаряд. Мы здесь, мы Россия, мы крайняя точка. Нас держит на земле наша вера православная. В Грайвороне нет ни одного человека, который бы не верил в Господа нашего, в его силу, в покров пресвятой Богородицы. В ангелов, которые нас хранят.
Кровавая Пасха
В церкви потемневшие иконы, уютный запах ладана. Ольга ставит свечку за здравие мужа. Недавно Андрей явился ей во сне и сказал: «Не верь никому, я живой».
— Ухаживал — то в окошко постучит, позовет на свидание. То просто встретит меня. Такой был оригинальный, — Ольга осекается. — Не могу говорить о нём в прошедшем времени. Он был, есть и будет. Всегда.
Язычок пламени над свечой вздрагивает от дуновения ветра.
— Недавно был интересный случай, — священник обращается к Ольге как к давней знакомой. — Рядом с некрещёным человеком взорвались две растяжки. Двое погибли, а он невредим. Приехал в отпуск, принял крещение. И опять ушёл “за ленту”. Для чего Господь его хранил, некрещеного?
Батюшка ещё молодой, с легкой проседью в густой бороде. Он вырос рядом с границей, в его речи проскальзывают украинизмы. В Харькове у него близкие родственники. По его словам, с началом войны прихожане зачастили в храмы, как на Пасху. Он едва успевал пополнять тетрадку, озаглавленную «Воины». Потом поток схлынул. Снова в церковь почти никто не ходит, и ему непонятно, что делать с этим списком. То ли молиться за здравие, то ли за упокой. Брат по вере, монастырский священник, говорил про таких: «Они между небом и землей, ни живые, ни мертвые».
— Все врут, и украинская пропаганда, и Конашенков. Я ведь вижу, сколько зашло, а сколько вернулось!
Батюшка награждает спикера Минобороны Игоря Конашенкова нелестным эпитетом. Как и Оксана, священник говорит, что мечтает услышать от государства честное объяснение ситуации. А пока остаётся уповать на изречения святых отцов.
— Сказано в пророчестве: сперва будет кровавая Пасха, потом голодная, а после неё — победная.
Кто именно победит, у батюшки сомнений нет. Но главное чудо, которым он восхищается в разговоре с Ольгой — совсем не о победах над украинцами.
— Ехала мимо нас колонна танков за ленточку, — рассказывает священник. — У одного лопнула гусеница. Местные столпились, помогают. Танкист суетится. Без толку. Так и ушли без него.
Глаза батюшки расширяются от восторга и благоговения.
— Должно быть, святая мать у этого мальчика-танкиста. Отмолила сына у смерти.
— Многие погибли, — тихо говорит Ольга.
— Господь пополняет войско ангелов, — наставительно отвечает батюшка.
3 июня
— Мы зашли в тупик, — говорит Оксана. — В части текучка кадров. Едва кто-то вникнет, как уходит на СВО.
Месяцы поисков, десятки свидетельств — и по-прежнему ни живого Андрея, ни тела. На Ольгу переоформили армейскую зарплату мужа – 39 тысяч рублей в месяц, без каких-либо боевых надбавок. Она просила штаб вернуть личные вещи. Документы прислали. Цепочку и подаренные часы – нет.
Отчаявшиеся женщины перебирают записи разговоров с сослуживцами Гаркушова.
– Ошибка командования? Предательство? – недоумевает солдат Виталий (имя изменено), которому «безумный Макс» Кицына спас «никому трижды не нужную жизнь». По его словам, он был в одном из двух экипажей, отправившихся по тому же маршруту накануне, 2 июня.
– Нам сказали, «арта» отработала, заходите смело. Как выяснилось, даже разведки не было… Нас встретили. Расчетливо и со знанием дела. Когда мы на рысях отступали, нас провожали всем, что летает. От пулемета до РСЗО «Град».
Виталий уверен, что отправлять туда же колонну на следующий день было преступно.
– Егору [Храмцову] я лично говорил: стой, мудак! Его фамилию не назвали. Повоевать хотел.
– Когда они шли в атаку, мы держали дистанцию, – рассказывает работник санитарной службы Артём (имя изменено). — Нас всего пять медиков на полк. Мы были в двух километрах от центра боя. Если есть возможность, мы своих не бросаем, вытаскиваем и двухсотых. Но если нет… Когда, чтобы вытащить пятерых, могут двадцать лечь рядом…
Его голос, искаженный мессенджером, дребезжит и прерывается.
– Сдают только трехсотых. Двухсотых, если тяжелая обстановка, оставляют. Было жарко. Градус плавления большой, тело прикипает. Там просто ничего не остается. Кицыну посмертно представили к ордену Мужества.
После взрыва БМП над полем боя запустили дрон. По словам Виталия, в сгоревшей машине виднелось тело «безумного Макса»:
– Так и сидел. В кепке, и гарнитура в ухе. Даже это рассмотрели.
– Поймите правильно, – оправдывается медик перед Ольгой. – Я один в семье. Мама даже не знает, что я пошел по контракту. У меня две жены, детишек куча – правда, я разведен. Поэтому я вас понимаю как вдову.
Извиняясь, он бормочет, что сам дважды контужен, а боевых выплат не получил, и теперь судится с частью.
– Их отправляли на убой. Это был билет в один конец, – подытоживает Виталий. – Командир, гори, сука, в аду.
Но мать, сестра и жена трёх солдат отказываются верить и в гибель родных, и в страшную ошибку главнокомандующего. Вопреки всему они надеются на чудо.
Вы тоже слышали
«Выступает семейный ансамбль Гаркушовых-Страховых!»
Сын Максим растягивает меха аккордеона, кивает Ольге, и та начинает выстукивать ритм на маракасах. Андрей в белой выглаженной рубашке навыпуск бьет палочкой по тарелке, притоптывая в такт. Все живы, все нарядны и счастливы, под видео дата: апрель 2021 года.
Женщины сидят в пустой школе искусств, смотрят старые записи. За окном что-то тихо грохает. Потом еще. И еще.
– После 11 утра начинается, – объясняет Оксана. – Если отсюда, то «бах, бах!» А оттуда – «бах, бабабабабах!»
Она бурно жестикулирует, показывая силу грохота.
– Когда наши работают, мы радуемся. Понимаем, что защищены. И прилёты вряд ли будут.
Ольга показывает снимки в Telegram. На фоне ночного неба – потоки огня:
– Вчера в Шебекино. Первое фото – фосфор, второе – люстра, осветительная ракета, – объясняет она со знанием дела.
Оксана и Ольга замирают, прислушиваясь к шуму канонады. Бомбоубежищ в Головчино нет. Когда село накрыло обстрелом и неподалеку погибла женщина, они прятались вдвоем в коридорчике опустевшей школы, сидели на полу и ждали, когда взрывы стихнут.
Но и в спокойное время Ольга предпочитает по улицам не ходить. Свекровь ее невзлюбила. Когда Андрей исчез, по селу поползли сплетни, всепроникающие, как ядовитый газ. Люди шепчутся, что муж сбежал на фронт из-за невыносимой обстановки в доме. Мать Ольги страдала прогрессирующей болезнью Альцгеймера. Умерла осенью – хоронили старушку под ливнем и обстрелами. На кладбище Ольга встретила еще одну процессию. В цинковом гробу вернулся первый мобилизованный.
– Я спрашивала: «Андрей, как ты оставляешь Ольгу, ведь она здесь одна? Ты знаешь ее отношения с твоей мамой. Что ее мать больна, сыну-подростку 15 лет, а она сама инсулинозависимая, – возмущается Оксана. – А он в ответ: «Жена сильная. Она справится». Ушел защищать свою семью на Украину.
– По ходу прилет. Бабабах был, – сообщает Ольга.
Звуки артобстрела лишь слегка перекрывают шум деревенской улицы, но жители села определяют их мгновенно: от этого порой зависит жизнь.
– У нас по программе много произведений украинских авторов. Украинская музыка – потрясающая, – рассказывает Оксана. – И некоторые дети… Говоришь: будем учить украинскую народную песню. А они отказываются. У детей неправильные ассоциации. Мне кажется, музыка, наоборот, должна объединять.
Она переводит дыхание и запевает:
– Мисяць на нэби, зироньки сияють, тихо по морю човен плывэ…
«Эту песню мама любила…» – поясняет она. И вдруг эта властная, выросшая среди военных женщина, тянущая на себе и школу, и ее работников, и незнакомых солдат, закрывает глаза руками и с трудом выговаривает сквозь слезы:
— Непостижимо… Не верится…
«Информация о последствиях на земле не поступала», – Ольга читает вслух новости в Telegram.
– Когда началась СВО, многие семьи распались, – вспоминает Оксана. – Дети родителям страшные вещи говорили. В последнее время родственники по разные стороны границы пишут друг другу: держитесь. А в ответ – и вы там держитесь. Начинают как-то… Просыпаться, что ли.
«В Харькове прилеты», – говорит Ольга.
– Мы подписаны на все каналы. И белгородские, и харьковские, – поясняет Оксана. – Как у нас начинают стрелять, у них сразу прилеты. Так же и наоборот. А пока гремит, мы не знаем, откуда. Просто слышим эти звуки. Слышим. Да и вы тоже слышали.
