Привет. У нас начинается война
Каким разбитым с начала Первой чеченской кампании были мой Грозный и вся Чечня, что пережил мой народ и те люди, которые не могли выехать из той адской мясорубки, знают, наверное, большинство людей на планете. Практически 10 лет мы не жили, мы существовали.
Сейчас, когда я пишу это, в кухне по радио ведущая счастливым голосом рапортует о том, как наши бравые и смелые чеченские добровольцы шаг за шагом продвигаются по украинской земле, освобождая захваченные «врагом» Лисичанск и Северодонецк… Прости, «Грозный.FM», но с этого момента я больше не твой слушатель.
Как же быстро вы забыли нашу войну, когда по нашей выжженной и измученной земле вот так же шагали российские солдаты и добровольцы, убивая и уничтожая все живое и неживое на своем пути. Почему так быстро это стало забытым? Ведь первыми к нам на подмогу тогда, в 94-м, бросились украинцы и бок о бок стояли рядом с нами на обороне нашей маленькой Чечни!
Александр Музычко со своими людьми один из первых пришел на помощь и героически отстаивал Грозный, неся потери и лишения. Представители «Украинской Народной Ассамблеи» (УНА) были рядом с нами в те годы действительно добровольно, а не за деньги. А теперь потомки защитников Грозного идут — за деньги и даже добровольно — убивать потомков тех, кто протянул когда-то руку помощи их отцам.
В мыслях всплывает снова и снова одна из февральских ночей этого года и сообщение в Instagram от моей близкой подруги Ани, украинки: «Привет. У нас начинается война».
В тот день я только выписалась из больницы, была очень слабая, и это сообщение, пришедшее поздним вечером, меня добило. Я начала рыдать. Просто сидела на кровати и рыдала, просматривая фотографии подруги в ее профиле. Да она не просто подруга. Я ее сестрой называю. И хотя я — чеченка из Грозного, а она — украинка из Харькова, — нам это нисколько не мешает. Напротив, я очень люблю этот народ.
Не задумываясь, почти всю ночь тогда я давала ей полный инструктаж из личного опыта, полученного в детстве, — что нужно делать, когда тебя бомбят. Первое — это заклеить окна полосками бумаги крест-накрест. Я была маленькой, но помню, как большинство женщин делали так в Грозном, чтобы хоть как-то уберечь уцелевшие стекла в рамах.
Примерно через пару дней Аня написала, что от ударной волны повыбивало все стекла в квартире ее бабушки, где они собрались уже всей семьей.
По моему следующему совету они с мужем заполнили все найденные мешки песком и заложили ими оконные проемы. И передвигались по квартире практически ползком. Мало ли, снайперы. У нас во время войны было так. Аня со слезами говорила мне в голосовых сообщениях, что пол очень холодный, и она уложила на двойной матрас под два теплых одеяла своего пятилетнего сынишку и собаку, а в другой комнате так же расположились ее мама и бабушка.
Как же разрывалось тогда мое сердце! Вся эта картина реально была перед глазами, ведь когда-то нас, малышей, точно так же укладывали почти на голый пол, лишь бы нас видно не было из окна. Снайперы знатно делали свою работу.
У нас с тобой столько общего, даже собаки одной породы и одного окраса!
Лично с Аней мы знакомы лет пять точно. Ее бабушка по матери — уроженка Грозного, которая оставалась в разрушенном городе обе кампании, или, как у нас принято говорить, всю войну. Только в самом конце она смогла почти за бесценок продать свою честно заработанную трехкомнатную квартиру в том же районе, где выросла и живу я, и перебраться к дочерям и внукам в Харьков.
В свое время я была админом одного тематического паблика в Instagram, который был посвящен довоенному Грозному. Подписчики делились историями и воспоминаниями, старыми архивными и редкими фотографиями и видео. В комментариях собирались целые беседы бывших грозненцев. Так мы с Аней и познакомились. Она писала мне о воспоминаниях бабушки о ее жизни в Грозном, а так же много рассказывала о своих детских переживаниях в том далеком 2008 году, когда они с мамой приехали забирать бабушку из Грозного.
«Ты не представляешь, в школе, на истории нам рассказывали про Сталинград. Так вот у вас здесь ещё страшнее было в то время!» — делилась со мной Аня. Да, в те годы в нашей республике шли масштабные ремонты и отстройки. Города и села поднимались из руин и действительно напоминали Сталинград — сожженные деревья вдоль дорог без веток и зелени, одинокие осиротевшие наполовину покалеченные дома с пустыми глазницами выбитых окон.
Знала ли Екатерина Дмитриева, бабушка моей Ани, что буквально через 15 лет ей придется снова переживать обстрелы и бомбежки, ночевки в холодных подвалах, поиск чистого снега, чтобы его натопить и утолить жажду (так как система подачи воды прекращена)? Вряд ли. Знала ли моя Аня о том, что слушая мои рассказы о военном детстве, она тоже однажды окажется точно в таком же положении? Вряд ли.
Знала ли я, что пережитый мной в детстве военный опыт пригодится кому-то сегодня, и я буду с огромным переживанием рассказывать о том, как обезопасить себя во время войны? Никогда.
В последний год мы с Аней особо сблизились. Мы с ней обе мастера бьюти-сферы, часто делились друг с другом какими-то идеями по поводу работы и заработка. Мы с ней обе мамы мальчишек, и так как мой сын постарше, я всегда помогала ей с советами, если, например, ее малыш простудился или еще как-то приболел.
И наконец, мы с ней практически одновременно стали хозяйками девочек-овчарок. Помню первый ее пост, когда на улицах Харькова она подобрала свою Алиску, годовалую «булочку», и как я радовалась вместе с ней, так как сама очень люблю собак и именно такую же породу хотела себе.
Спустя три месяца я сама подобрала на одной из пригородных заправок Грозного точно такую же девочку, только постарше, и назвала ее Дана. Когда Аня увидела фото моей собаки, она записала взволнованный войс: «У нас с тобой столько общего, даже собаки! Мало того, что одной породы, так еще и окрас одинаковый!»
Анин микрорайон превратился в ад
Первое сообщение от Ани про начало войны пришло 20 февраля. Там у них уже тогда начались какие-то волнения и она мне говорила, что чувствует что-то нехорошее. Я как могла, успокаивала ее, говорила, что скоро все договорятся и все будет хорошо. Она без конца переспрашивала меня: «А это точно? Ты мне обещаешь?» И я успокаивала ее, находясь за несколько тысяч километров, по ту сторону экрана, как могла. Хотя сама абсолютно ничего не знала и не понимала.
Потом связь с Аней оборвалась. Она смогла написать мне только через шесть дней. Что было с ней в промежутке этих шести дней, что пришлось ей и ее семье пережить за эти дни, я расскажу по ее просьбе и с ее позволения.
В ночь с 23 на 24 февраля, примерно в два часа ночи, из квартиры Ани стали слышны автоматные очереди на окраине, рядом с окружной трассой. Аня сказала об этом мужу, а он посмеялся и попросил ее успокоиться и ложиться спать, — мол, слишком она переживает из-за новостей из Интернета. Она уснула, а проснувшись утром, услышала уже «Искандеры». Глуховато, но где-то рядом.
Аня насчитала примерно семь ударов. Это обстреливали Чугуев, что совсем рядом. Она побежала в комнату к бабушке с новостью о том, что началась война. Бабушка спокойно ответила, что уже видела войну и в детстве, и потом в Грозном. Собрались всей семьей на кухне, стали решать, что делать. Ребенок спал. Бежать? Куда?
«Макка, выехать невозможно. Все трассы переполнены, люди наспех покидают город, бензин уже не на всех заправках есть», — записала она мне войс в Instagram когда связь восстановилась. В первую очередь Аня с семьей поехали по магазинам, чтобы успеть купить припасов, хоть по минимуму, на те сбережения, что были на руках. Были деньги еще и на картах, но банкоматы уже не работали. В магазинах люди гребли все подряд — от хлеба до туалетной бумаги. Цены взлетели под потолок. На 1000 гривен, на которые раньше можно было закупиться на несколько дней сейчас уже толком было ничего не купить. Закуп вышел втрое дороже. И то, купили всего понемногу — крупы, зубную пасту, мыло и кое-что из средств личной гигиены.
Первые три дня страшно сильно не было — обстреливали Изюм и близлежащие к Харькову города. Можно было пойти на кухню попить чаю, сидя на полу — окна уже были заложены мешками с песком. С Алиской можно было выйти погулять в палисаднике около подъезда — но не дальше.
На пятый день начались авиаудары по жилым кварталам. Анин микрорайон «Горизонт» превратился в ад. Погибла первая соседская семья — отец, мать и их сын. Их только недавно достали из-под завалов и похоронили. Тела пролежали под завалами три месяца. Аня, ее муж и сын, бабушка и мама обосновались в одной комнате, той, что ближе всех к коридору. Спали все на полу, очень плотно заложив окна.
В какой-то момент что-то резко прилетело возле дома, от силы удара выбило балконные рамы, все засияло, стены зашатались, ребенок от страха обмочился. Они все выбежали на лестничную клетку. Было слышно, что выбежали и все соседи. Приняли решение идти в подвал. Он был аварийным, но там, хотя бы, меньше было слышно, что творилось на улице. С лекарствами было туго, собирали по квартирам у кого что есть, вместе с продуктами. Аптеки и магазины все уже были разбиты.
В подвале все соседи сплотились, как одна семья — делились друг с другом едой, одеждой и водой, которая вскоре тоже прекратила идти из-за бомбежки. Март месяц, но снег еще лежит и все выходили и набирали его во все емкости, какие были. Его топили, процеживали и кипятили. Аня писала мне: «Поднимаюсь в нашу квартиру и набираю снег на балконе. Он у нас не застеклен и снег там лежит чистый не пахнет гарью».
В одно раннее утро Аня с мужем так же поднялись в дом покурить в подъезде, попутно листая новости — у квартиры еще можно было поймать Wi-Fi. С улицы послышался громкий стон. Хоть еще был комендантский час, они вышли посмотреть. Оказывается, это был сосед-пенсионер, у которого была последняя стадия рака. Он не мог вытерпеть болей из-за отсутствия лекарств и вышел на улицу, сел на лавочку и стонал
Аня с мужем помогли завести его обратно к нему в квартиру на втором этаже. 7 марта он и его жена погибли. Снаряд залетел в квартиру через балкон в зал, а они находились там, несмотря на уговоры соседей спуститься в подвал. Скорая и полиция смогли приехать и выдать справки о смерти их родственникам только через сутки.
Аня до последнего не верила, что с ее любимым городом делают то же самое, что когда-то сделали с моим Грозным, то же, что мы обсуждали с ней в моем паблике, в наших личных переписках и беседах. В очередную ночь передали тревогу после массированного обстрела города артиллерией — российские военные уже вошли в город. На следующий день на улицах появились танки и блок-посты. Аня и ее семья видели их перемещения из окон. По ночам, как и прежде, прилетала авиация, хоть немного поспать было невозможно.
Этот страх приходит каждый день
— Мы с мужем приняли решение выехать. Мама и бабуля тоже говорят, чтоб мы вывезли ребенка.
— Куда вы поедете?
— В область. Толком, сами еще не поймем, куда. Помолись за нас, пожалуйста.
— Пусть Всевышний будет с вами. Береги себя, родная. И, в любом случае, пиши мне.
Это наша с Аней переписка от 10 марта. От военных им поступило предложение выехать в область. Они сразу согласились. Ее бабушка и мама все же твердо верили, что скоро все обязательно закончится и отказались уезжать, решили остаться и охранять квартиру и имущество.
Быстро загрузившись в машину, которая еще не до конца была отремонтирована и постоянно глохла, они выехали — в бронежилетах, усиленных нагрудными пластинами. Ребенка и собаку со всех сторон обложили подушками. На первом блок-посту машина резко заглохла и, как назло, начался обстрел. Под артиллерийский аккомпанемент смогли кое-как завестись и чудом домчались до первого пригородного населенного пункта.
По пути им позвонила кума — крестная их сына — и попросила ни при каких обстоятельствах не останавливаться и не выходить из машины, даже в туалет. Объяснила это тем, что в лесах появились группы мародеров, которые грабят и убивают. Как я уточнила позже, это все было неправдой и сочинялось для фейковых новостей.
Уже в Мерефе (70 км от Харькова) их остановили на посту. Опять глохнет машина, опять слышны взрывы. Аню успокаивает муж: «Представь, что это хлопушки и петарды». После выезда из Мерефы началась абсолютная тишина, которая уже пугала — от нее ожидаешь чего угодно.
В селе Первомайское звуков взрывов и выстрелов не было слышно, первые сутки семья просто отсыпалась. Там спокойно продавались продукты, работал медпункт и аптека. Съемный дом оказался не слишком дорогим. Вроде, наступил покой. Но Аня не переставала читать новости, а по ночам плакала. Боялась, что больше не вернется домой, в свой любимый и родной Харьков.
Этот страх приходит каждый день. «Макка, я всегда сочувствовала людям, оказавшимся на войне… Этот страх, голод, абсолютное неведение… А теперь я и сама в таком положении», — записывала она мне войс.
Вас не убили. Это культурная зачистка
Меня зовут Макка. Я родилась в 1994 году, когда уже несколько месяцев у нас в Чечне шла война. Ее я не помню. Но отчетливо помню вторую кампанию. Прекрасно помню все эти мешки с песком, постоянные бомбардировки и стрельбу, каждый поход с мамой в сторону ближайших базарчиков в надежде раздобыть хоть что-то из еды. Есть хотелось всегда.
Помню маму, ее впалые глаза и исхудалую фигуру, как она отдавала лишний кусок мне, а сама голодала. Помню, как по ночам во время обстрелов она прижимала меня к себе и рассказывала сказки под канонаду обстрелов. Помню каждую бабушку-соседку. Наш микрорайон в основном составляли русские жители, коренные грозненцы. Все эти бабушки нянчили меня с пеленок. Я помню, как хоронили соседей прямо рядом с подъездами, накрывая эти могилы обломками плит, чтобы ночью собаки не разрыли и не съели их.
Наш микрорайон находится в 25 километрах от центра Грозного — Старопромысловское шоссе и район, носящий это же название. У нас было тише, чем в центре, где творилась мясорубка. Но все же и нам прилетало прилично.
Страшно было, когда российские военные заезжали на БТРах во дворы. Они почти всегда были пьяные, палили по окнам из автоматов, а порой и насильно забирали с собой девушек. Последние уже не возвращались домой. Или возвращались замученными и мертвыми.
Страшно было и ходить в школу, хоть она и находится по сей день через дорогу от моего дома. Наше шоссе являлось важной соединительной артерией, по нему напрямую из Моздока шли колонны. Каждый день. А у них приказ — не останавливаться ни в коем случае. На моих глазах мальчика-первоклашку переехал БТР. Его мама потом с ума сошла от горя.
Страшно было слушать издевательства и унижения от тех, кто приходил к нам на как бы на защиту, а на самом деле на зачистку. Кому-то везло больше, кому-то меньше — сгоняли и закрывали в подвалах, а потом забрасывали гранатами. «Зачищались» целые кварталы и городские поселки. 5 февраля 2000 года в поселке Новые Алды просто массово расстреляли около 70 человек, из которых самому младшему было четыре месяца.
Бывали и «культурные зачистки». Например, в том же году в районе остановки «Нефтянка» Старопромысловского района, когда жителей двух уцелевших пятиэтажек в одно утро просто собрали и выгнали из своих квартир в сторону остановки «Катаяма» на неопределенное количество времени. Когда эти люди вернулись уже в свой двор, они увидели свои жилища разграбленными и разбитыми. Пойдя с претензиями к этим военным, они получили в ответ: «Но ведь вас не убили. Это была культурная зачистка».
Сейчас рядом со мной сопит мой сыночек, сладко улыбается во сне. Я даже на минуту не могу представить его на месте тех событий, которые происходят сейчас на Украине или происходили в моем детстве в Чечне. Он будущий защитник Родины, как принято говорить про сыновей. Но какую Родину он должен будет защищать? Ту, которая исстребляет своих же граждан и убивает братские народы? Будет ли он проводить зачистки, или будет отбиваться от них? Я не хочу этого. Я не хочу видеть оружие в его руках.
Отстроим заново!
Захожу в эти дни на Анин профиль, а там она пишет о том, как они вернутся домой, как будут заново обустраиваться в своей квартире. Вокруг разруха, а моя Анютка позирует с сиренью на фоне руин. «И возродим, и отстроим еще лучше! Ведь скоро все закончится, и возможно, мы с тобой встретимся в реале, Макка! Ведь правда?» — спрашивает Аня еще одним войсом.
Правда, моя хорошая. Я обязательно приеду к тебе и обниму тебя. Нежная моя, хрупкая девочка. Девушка. Женщина. Дочь своей Родины. Я верю, что все получится и отстроятся города и дома. И в школах снова зазвенят звонки. И фонтаны в парках оживут, и вновь забьют брызгами в синее, мирное небо Украины.
