Аня показывает глубокие шрамы на запястьях и говорит, что они появились тринадцать лет назад. Тогда Аня в первый раз попала в СИЗО, Кизеловский централ. Женщины — на втором этаже, на первом держали подростков. Женщины услышали крики и поняли: сотрудники следственного изолятора избивают тех, кто на первом.
«В нашей камере сидела мать одного из этих пацанов. Она на решетку прыгнула, орет. Ее никто [из сотрудников СИЗО] не слышит, естественно. Все там, все на побоище. Поэтому мы решили вскрыть вены. Я так боялась это делать. Я говорю: «Нате, делайте сами, я не буду». Лезвием мне полоснули. Весь продол (Все камеры по коридору на этаже — Примеч. «Черта».) женский вскрылся. Добились того, чтобы снизу к нам все прибежали, чтобы перебинтовывать».
Совсем одна
Ане сорок лет, она живет в Кизеле почти три года. Первые два — в женской колонии-поселении №26, оттуда она вышла по статье 80 уголовного кодекса, оставшуюся половину заключения ей заменили на ограничение свободы. Из двух лет под надзором Ане остался еще один год. Ей нельзя выходить из дома после 22:00, нужно регулярно отмечаться в уголовно-исполнительной инспекции и отдавать 10% зарплаты в пользу государства.
Аня осталась жить в городе. Это третий срок на ее счету, до этого она была в колонии в Перми, а первый срок отбывала в Березниках, своем родном городе. Там до сих пор вся ее семья: пожилая мама, восьмилетний сын под опекой свекрови, сестра и тетя. Муж лежит на местном кладбище. Суммарно Аня провела восемь лет в колониях, все — за хранение и употребление наркотиков.
Три года назад полицейские задержали Аню вместе с мужем, вместе они и пошли отбывать наказание по 228, «наркотической» статье УК. Они писали друг другу в колонии, однажды вместо ответного письма Аня получила справку о смерти.
Родительских прав Аня лишена. Свекровь настояла, и мальчика отдали ей под опеку. Она не хотела, чтобы родители, «наркоманы и зэки», имели право видеться со своим ребенком. На кухонном столе у Ани стоит фотография сына в школьной форме — свекровь передала через знакомых. На фото мальчик только что пошел в первый класс. В последний раз Аня видела сына трехлетним.
Меньше, чем в Кизеллаге
«Первые месяцы на свободе я хотела уехать домой в Березники. У меня была паника, я не хотела здесь оставаться, — рассказывает Аня. — У нас [в Березниках] хотя бы светофоры есть, трамваи и торговые центры. Есть работа с нормальной зарплатой. Там живет моя семья. Но я решила остаться в Кизеле, потому что в Березниках меня ждут старые знакомые… наркоманы. Я боюсь их встретить, потому что не хочу возвращаться к наркотикам».
В отличие от Ани многие жители Кизела, наоборот, стремятся уехать в Березники. Несмотря на то что этот город сложно назвать благополучным, работа там действительно есть. А в Кизеле в 1997 году закрыли последние шахты и заводы — нерентабельно. Сейчас на их месте остались руины, местные разобрали все, что можно было сдать на металлолом. Многие дома заброшены, в них можно зайти и увидеть следы былой жизни — фотографии, газеты, детские горшки, посуду. Деревянные полы вынесли, перила на лестницах спилили — тоже на металлолом.
В тех домах, где люди продолжают жить, с ветхих стен сползает штукатурка, на фасадах зданий видны трещины. Можно встретить двухэтажные дома, где живут только на первых этажах. Жилые дома от заброшенных можно отличить только по тропинкам между сугробами в человеческий рост.
Население Кизела постоянно уменьшается. Сейчас это один из самых малонаселенных городов России. К 2022 году в нем осталось жить всего двенадцать тысяч человек. Это меньше, чем было в советское время в Кизеллаге. В 1950-е каждый третий кизелец был заключенным ГУЛАГа.
Сейчас Кизел тоже окружен колониями, в нем самом — СИЗО и женская колония-поселение. Они главный источник работы людей, которые остались жить в городе. Аня отбывала срок и там, и там.
Пятнадцать рублей в месяц
Колония-поселение №26 — в самом центре Кизела. У ее стен отмечают все городские праздники — у памятника погибшим в Великую Отечественную войну. Колония совсем небольшая, периметр можно обойти за пятнадцать минут. Там содержатся не больше ста женщин — кроме места заключения, в ней устроен швейный цех.
Заключенные работают на ООО «Инициатива». Там же работают вольные женщины, для которых это один из немногих способов получить деньги. Вольные и заключенные разделены металлическими решетками, они не находятся в одном цехе. Вход на производство соседствует с КПП колонии. Там же работает магазин, в котором можно купить зимние и летние рабочие комбинезоны, плотные резиновые сапоги, берцы из кожзама, камуфляжные куртки и штаны, синие рубашки и черные брюки для охранников, есть даже школьная форма.
Аня рассказывает, что условия жизни в колонии-поселении можно описать словом «ад». Она сравнивает их с большой Пермской колонией, где за работу платили больше, оказывали минимальную медицинскую помощь, было тепло и «сотрудники относились к тебе как к человеку, если вести себя нормально».
«Сотрудники колонии должны обращаться к нам на «вы». Но в Кизеле это «вы» звучало так, что лучше бы обращались на «ты». Бывали моменты, когда зареветь охота. При мне двое [заключенных] сидели в ШИЗО (Штрафной изолятор — Примеч. «Черта».) за отказ от работы, их после этого отправили на зону. Они для этого в ШИЗО и хотели».
Подробнее рассказывать о том, что происходит в кизеловской колонии-поселении, Аня не хочет.
«Понимаете, я же продолжаю жить в этом городе. Я на улице встречаю сотрудников, которые спрашивают как у меня дела. Что я могу сказать? Шьют костюмы для рабочих на заводах: 0,1 секунда на операцию — это как? (Плановая норма по выполнению одной операции на швейной машинке — Примеч. «Черта».). Практически у всех там аллергический дерматит, ведь это синтепон, пропитка. Три тысячи рублей [в месяц] в колонии получали швеи, это если план выполняли. Если не выполняли — триста рублей. Некоторые получали и по 15 рублей. Нам естественно никто ничего не объяснял. Все все понимают. Вольные на швейке получают до двадцати двух тысяч, а заключенные — практически бесплатная рабсила. Так везде было и так будет».
Аня никогда не умела шить, в Перми и Березниках она занималась отделочными работами в колонии и получала за это зарплату. Поэтому в Кизеле первым делом она пришла к начальнику колонии и сказала: «Давайте меня назад увозите на зону в Пермь, обратно в ИК-32. У меня там хотя бы была работа, и я получала деньги». Так Аня стала заниматься ремонтом и отделкой швейных цехов ООО «Инициатива».
«Через какое-то время и начальник колонии, и начальница производства стали мне доверять, предложили регистрацию в общежитии и официальное трудоустройство в «Инициативе» после освобождения».
Теперь Аня работает оператором большой вышивальной машины. Она делает нашивки на форме, которую отшивают вольные и заключенные. Ей нравится эта работа, в месяц она получает двадцать две тысячи рублей. Говорит, на жизнь в Кизеле хватает.
Аня не единственная, кто воспользовался этой возможностью. Она знает еще восемь женщин, которые сидели вместе с ней, стались жить в Кизеле и устроились уже вольными швеями или закройщицами в «Инициативе». Все они, как и Аня, отбывали не первый срок, поэтому находили способы договариваться с сотрудниками, а не «качать права».
«У нас много «первоходок» было, они же непуганные, нагловатые, им палец в рот не клади. Это мы, сидевшие, можем промолчать. А они звонят родителям, пишут жалобы в региональный УФСИН. Думают, что это поможет. Конечно, все их жалобы развернут. Их письмо вернется обратно в колонию, его увидит начальник. И все это тебе припомнят на комиссии по условно-досрочному освобождению».
После восьми лет заключения в разных колониях, Аня поняла, что бороться со ФСИН бесполезно:
«Парни больше отстаивают свои права, выражают свое несогласие, они думают только о себе. А все женщины хотят домой — к детям. А мужику — че ему переживать за других. К мужчинам больше ездят на свидания, морально их поддерживают. В женский день стоят 4 человека. А в мужской — 44. Женщины готовы стерпеть все что угодно ради детей».
Кровать из колонии
Аня терпела, чтобы на свободе у нее были дом и работа. Она говорит, что очень не хочет вернуться к наркотикам.
Первый раз Аня увидела Кизел, когда из колонии-поселения ее под надзором вместе с другими заключенными отвели в кинозал Дома культуры. Затем их регулярно отправляли расчищать дороги от снега вокруг колонии, убирать мусор. Перед выходом на свободу начальник колонии показал Ане квартиру в общежитии, где она сейчас живет. Чтобы получить здесь регистрацию, Аня должна была ее отремонтировать. По профессии Аня штукатур-маляр, но за время, проведенное в разных колониях, она «научилась ремонтировать все, что можно отремонтировать». Она с гордостью говорит, что «сделала эту квартиру сама».
Общежитие, где живет Аня, — большое здание по меркам Кизела. В нем два подъезда и шесть этажей. Со стороны кажется, что в этом доме уже никто не живет, фонари не горят, рядом нет ни одной припаркованной машины. Дверь подъезда, сколоченная из нескольких досок, тяжело захлопывается за спиной. Под ногами хрустит разбитое стекло, куски отвалившейся со стен краски, мелкий мусор, платежки от ЖКХ. На первом этаже темно. Левое крыло заброшено, в правом — тускло горит лампочка. Здесь и находится квартира «67», в которой живет Аня.
«В нашем подъезде 60 квартир, 6 из них жилые, остальные пустые. Я одна в крыле на этом этаже живу. Сколько у меня было говна! Просто гора мусора. Дверей нет. Ванная черная. Я сначала подумала, что квартира горела. Здесь не было горячей воды и отопления. Сначала я ходила сюда в сопровождении, затем стали отпускать уже одну. Когда я начала делать эту квартиру, я поняла окончательно, что такое город Кизел. У меня была паника, я не хотела здесь оставаться, но каждый день себе повторяла: “Мне нельзя обратно в Березники”», — объясняет Аня.
Она привела квартиру в человеческий вид, вынесла весь мусор, заштукатурила стены, поклеила обои в комнате, покрасила потолок, положила ламинат на старый деревянный пол. Освободившись, она пришла жить в отремонтированную, но пустую квартиру. Помогли сотрудники колонии: привезли кровать и две табуретки — ее кровать из колонии.
«Я сколотила себе кухонный столик. Но у меня не было даже холодильника, я ждала первой зарплаты. У меня портились продукты, их приходилось выкидывать. Постепенно я нашла и мебель, и холодильник. Благотворительный фонд, о котором я узнала еще в заключении, помог мне установить водонагреватель и душевую кабинку. Без горячей воды было очень сложно, мне приходилось кипятить воду в чайнике, чтобы помыться. Сколько раз у меня было желание все бросить и вернуться обратно в Березники», — эту фразу Аня повторяет несколько раз, закрывая лицо руками.
Квартира Ани не похожа на окружающую ее разруху. Здесь тепло, хоть батареи и не греют — Аня купила обогреватель. В комнате и на кухне чисто, зеркало в коридоре недавно протирали. Обувь аккуратно расставлена на полке внизу.
Кто поможет справиться с наркотиками?
Зависимость от наркотиков, считает Аня, никаким заключением нельзя вылечить.
«Мне колония не нужна была, как и всем, кто со мной сидел. Но какие у меня варианты? Кто мне поможет? Я думаю, что если бы меня не приняли [сотрудники полиции], меня бы здесь уже не было. Я знаю, в Екатеринбурге есть реабилитация для наркозависимых. Она стоит двадцать девять тысяч в месяц. В Лысьве в частной наркологической клинике меня готовы были взять за тридцать тысяч, но у меня не было таких денег, — говорит Аня. — Я много раз хотела вылечиться, я до такой степени устала…»
Так, после второго срока Аня вернулась в Березники и оказалась в церкви пятидесятников (Евангельские христиане, исповедущие одно из направлений протестантизма — Примеч. «Черта».), как и другие наркозависимые, которые не могут найти поддержку в другом месте. Туда ее позвали знакомые. Они уверяли, что в этом месте смогли побороть зависимость и пришли к новой жизни. Сначала Аня не хотела ехать «к этим, которые танцуют, пляшут». Но вскоре передумала.
«Было невыносимо. Я сказала мужу: “Поехали, я тебя умоляю”, и мы поехали. Там я бросила курить. Они просили 5% с зарплаты. Мне было не жалко, эти деньги шли на чай, конфеты для девочек. Но я их все равно до конца не понимала. Я привыкла ходить в христианский храм. А они там верили, что их святой дух касается. Это богохульство. На этот цирк тошно смотреть, — Аня сбивается и сразу поправляется. — Но этот цирк стольким людям помог. Туда приходят в безвыходном состоянии: когда негде жить, нечего есть. Либо тюрьма, либо могила. Я пришла в таком же состоянии. Тогда мне этот центр помог, я там три месяца провела. Но поняла, что эта церковь не для меня».
Аня говорит, что она чиста (Термин в лечении зависимости, означающий, что человек больше не принимает психоактивные вещества — Примеч. «Черта».) и после освобождения из колонии-поселения ни разу не вернулась к наркотикам. Сделала она это «усилием воли» ради сына — хочет вернуть родительские права и привезти его к себе в квартиру. На вопрос, есть ли в этом городе будущее у нее и ребенка, она не знает что ответить. На вопрос о том, может ли Аня представить себе, что когда-нибудь государство будет помогать, а не наказывать, она отвечает:
«Я не верю в это. Достаточно один раз отсидеть срок, чтобы понять — это невозможно. Какое государство? Оперативники? Судьи? Надзиратели? Только это государство я и видела за всю свою жизнь».
Замкнутый круг
Аня говорит, что общается с коллегами на работе и поддерживает связь с «девочками», которые тоже остались после колонии в Кизеле.
«С кем мне еще общаться? Работа — дом — «Пятерочка». У меня здесь нет никого. Я по городу не особо гуляю, знаю, как мне дойти до работы и обратно. Тут рядом еще есть парк и стадион спортивный, но сейчас из-за снега по нему не погуляешь».
Местные жители, с которыми поговорила «Черта», утверждают, что наркотиками в городе торгуют «через тюрьмы и колонии». Аня не хочет отвечать на вопрос, какие именно наркотики она употребляла в колонии, говорит: «Эта тема для меня закрыта».
Ей не нравится город Кизел, но у нее нет выбора — Аня знает, что работу и регистрацию в другом месте она не найдет. А тут все-таки знакомые люди.
«Я как-то иду уставшая, начальник колонии мне навстречу идет, спрашивает: «Ты чего такая хмурая?» Постоянно встречаю сотрудников колонии в городе. Они спрашивают: «Как ты?» Никакой злости к ним я не испытываю. Кому-то надо сидеть, а кому-то охранять, — говорит Аня. — Я ведь знаю, что когда дольше трех лет находишься в заключении, то твоя психика меняется. Твой мозг перестраивается под жизнь на зоне. Думаю, у сотрудников то же самое».
Аня пропадает, а потом рассказывает, что «ездила ухаживать за мамой», но ее подруги из Березников утверждают, что она давно туда не приезжала. Аня упорно повторяет, что давно чиста, но все время выходит поговорить в другую комнату по телефону и пытается занять денег. Рядом с фотографией ее сына лежит постановление о нарушении установленного надзора и в нем написано «употребляла наркотические вещества».
Это повторное нарушение, а значит скоро Аня вернется обратно в колонию.
