Днем 24 января 2019 года заключенная ИК-6 Татьяна Ложникова из-за резкого скачка давления почувствовала себя плохо. После приезда скорой ей стало лучше, давление нормализовалось, она сходила в медчасть за таблетками. Ночью Татьяне снова стало хуже. Она просила помощи, говорила, что умирает, и через некоторое время потеряла сознание.
Около трех часов ночи дежурный вызвал скорую, но автомобиль не пропустили на территорию колонии, поскольку до шести утра въезд был запрещен. Полтора часа медики воевали с администрацией. В итоге на территорию пропустили только фельдшера с чемоданчиком. Ей удалось привести женщину в чувство, после чего Татьяне пришлось самостоятельно идти к автомобилю скорой: она болела диабетом, весила под 150 кг, поэтому транспортировать ее на носилках не смогли. На улице Татьяна вновь потеряла сознание и упала в снег. Медик просила администрацию пропустить автомобиль скорой на территорию, но вновь получила отказ. Через 20 минут Татьяна умерла.
Эту историю рассказала «Утопии» Ольга Иванова (героиня статьи о жизни в колонии), она была свидетелем произошедшего. «В шесть утра у всех подъем, зарядка. Таня лежала на снегу, накрытая простыней и огороженная флажками. Все заключенные, а это почти 1000 человек, стояли на улице в полной тишине. В такой же тишине прошел завтрак и развод на работу. Никогда так тихо не было, — вспоминает Ольга. — Пока администрация оформляла документы, Таня все так же лежала на улице. Ее забрали только спустя 11 часов. Я уверена, что Таню можно было спасти. Но на зоне человеческая жизнь ничего не стоит. А ведь в нашей колонии сидели женщины, впервые совершившие преступление».
По словам основателя волонтерского проекта «Женщина. Тюрьма. Общество» Леонида Агафонова, в СИЗО и колониях существует практика опечатывания проходной после вечернего обхода. Из-за этого карета скорой может не попасть ночью на территорию даже в экстренных случаях. «Чтобы пропустить автомобиль скорой, его надо полностью обыскать и досмотреть медиков. Наркотические препараты (например, обезболивающие), которые могут быть у медиков, также нельзя провезти на территорию исправительного учреждения. Именно поэтому так тяжело приходится онкобольным заключенным, которым в качестве обезболивающего дают обычный анальгин».
Сейчас Ольга переписывается с другой заключенной из этой же колонии, которой, по ее словам, не оказывают медицинскую помощь: «Семенова Светлана Николаевна, четвертый отряд. У нее серьезные проблемы с щитовидкой. При росте 180 см она весит 34 кг. У нее отказывает правая рука, она не может нормально работать, и никто ничего не делает».
Как устроена медицинская помощь в женских колониях
На 1 сентября 2021 года в учреждениях уголовно-исполнительной системы содержатся 38 888 женщин — 8% от общего числа заключенных в России. «По многим пунктам женщины не выделяются в отдельную статистическую группу. Мы не видим статистику по травматизму на производствах, не знаем процент смертности и самоубийств в женских колониях — только общие цифры по всем колониям, — говорит Агафонов. — К тому же самоубийства учитываются только по летальным исходам или тяжким повреждениям (то же — и с производственными травмами). Другие случаи (не тяжкие и не смертельные) ФСИН называет демонстративно-шантажным поведением — их статистика не учитывает. Хотя и в таких ситуациях женщинам требуется психологическая помощь».
Женские отделения по всем профилям, от нейрохирургии до онкологии, в ведомственных больницах намного меньше мужских. Например, в межобластной больнице имени Гааза в Петербурге, по словам Агафонова, из 132 коек для женщин предусмотрено не больше 20.
«Больных людей в колониях стало больше, и сейчас они поступают в больницы уже в очень тяжелом состоянии. Более-менее удалось наладить схему лечения туберкулеза и ВИЧ — и то не везде, и только в случае, если болезнь не перетекла в тяжелую форму», — говорит представитель Ассоциации по сохранению здоровья в пенитенциарной системе «Соцздрав», член общественной наблюдательной комиссии (ОНК) Свердловской области Вера Евсеева.
Каждая пятая женщина в российских тюрьмах живет с ВИЧ и сопутствующими заболеваниями. «В СИЗО и колониях трудно контролировать проблемы со здоровьем, как правило, там нет штатных специалистов. Инфекционист обычно приезжает раз в три месяца, но с началом пандемии эти визиты стали еще реже», — продолжает Евсеева.
Анастасия Коптеева, глава Забайкальского правозащитного центра, отмечает, что особенно тяжело приходится заключенным с хроническими заболеваниями. «Людей с ВИЧ и туберкулезом — а эти болезни часто сопутствуют друг другу — держат в местах лишения свободы до наступления терминальной стадии. Они не получают адекватного лечения из-за нехватки качественных медикаментов. Бывает, что у больных из-за неправильных схем лечения вырабатывается лекарственная устойчивость».
Заключенная Елена Пальцева живет с ВИЧ и при этом почти пять лет не могла получить адекватную медицинскую помощь. У нее не только не брали анализы, но и несколько раз неоправданно меняли схему лечения. Пальцева обратилась с жалобой в Европейский суд по правам человека (ЕСПЧ), и в 2018 году ЕСПЧ присудил ей компенсацию в 15 тысяч евро.
Заключенным с сердечно-сосудистыми заболеваниями зачастую приходится добиваться операций через суд. Также есть проблемы с обеспечением диабетиков тестами и глюкометрами. Глюкометры в передачке от родственников могут не пропустить, отмечает Коптеева. Закон уравнивает в правах заключенных, которым требуется высокотехнологичная помощь (например, эндопротезирование суставов), с гражданскими пациентами. Однако получить ее люди не могут: финансировать операции должна ФСИН, а денег нет.
Около 40% женщин отбывают наказание по наркотическим статьям. При этом эффективные программы реабилитации нарко- и алкозависимых в системе ФСИН практически отсутствуют. «Обычно под лечением подразумевается только первичная детоксикация. В местах заключения люди вынужденно выходят на ремиссию, но не избавляются от зависимости — для этого требуется помощь психологов. По статистике, у наркозависимых высок риск погибнуть от передозировки в течение первых двух недель после освобождения», — отмечает социолог, младший научный сотрудник Института проблем правоприменения при Европейском Университете в Санкт-Петербурге Ксения Рунова.
Гражданских специалистов, тех же психологов, в колонии стараются не пускать, ФСИН — закрытая система, и любой человек без погон нежелателен. Свидетели никому не нужны, добавляет Агафонов. По его словам, наркозависимым заключенным помогают формально: препараты низкого качества, их стараются не принимать. Впрочем, не пьют таблетки не только по этой причине. «Из-за текучки кадров и общей нехватки медицинских работников, в том числе фельдшеров и медсестер, нагрузка на специалистов очень высокая. У них просто нет времени рассказывать пациентам о схеме лечения и особенностях приема препаратов», — объясняет член ОНК Евсеева. Поэтому разъяснительная работа ложится на правозащитников и членов Общественных наблюдательных комиссий. Но из-за пандемии COVID-19 доступ в колонии сейчас сильно ограничен.
Единственное место, где, по словам правозащитников, у заключенных нет проблем с доступом к медицинской помощи — воспитательные колонии для несовершеннолетних. Их в России всего 18 (из них — две женские). Сейчас там отбывают наказание 869 подростков. По словам члена ОНК Томской области Лидии Симаковой, в томской воспитательной колонии, рассчитанной на 279 человек, сейчас содержатся 29 девушек в возрасте от 14 до 18 лет. Большинство отбывает наказание по наркотическим статьям, меньшинство — за убийство или участие в групповом изнасиловании. В колонии хорошие бытовые условия, есть школа, кружки, видеостудия и даже свой футбольный клуб. Там можно получить средне-специальное образование. В колонии есть штатный врач-педиатр, приезжают стоматолог и гинеколог. Однако по достижении совершеннолетия, если срок наказания еще не истек, девушек этапируют во взрослые колонии, и там они сталкиваются со всеми проблемами тюремной медицины.
Кто платит врачам в колониях
С 2014 года тюремная медицина выведена из подчинения ФСИН. Медицинская служба находится в ведении Минюста, из-за этого возникает множество организационных проблем, которые затрудняют получение помощи заключенными. Несколько лет ведутся разговоры о передаче службы Минздраву, а пока медперсонал по-прежнему зависит от руководителей исправительных учреждений, для которых в приоритете режим и безопасность, а не здоровье заключенных. «Особенно это отражается на заключенных СИЗО и тюрем с камерным типом содержания, которые не могут обратиться к врачу напрямую. В колонии же можно заранее записаться на осмотр, а потом в порядке живой очереди ждать приема — это несколько упрощает доступ к медицинской помощи», — говорит социолог Ксения Рунова.
Еще одна острая проблема тюремной медицины — дефицит медработников, особенно профильных специалистов. Заключенные часто жалуются на отсутствие стоматологической помощи: больные зубы не лечат, а сразу удаляют. В отдаленных от крупных городов колониях нехватка специалистов ощущается особенно остро: иногда там по совместительству, на полставки, работают вольнонаемные врачи. «При СИЗО и колониях функционируют медсанчасти. Если повезет, там будут фельдшер, терапевт и психиатр. Но даже и этот минимум есть не везде, — говорит Рунова. — В женских колониях часто не хватает гинекологов и маммологов. Беременных женщин на осмотры и роды под конвоем везут в гражданские больницы».
Это подтверждает и Агафонов: «Дважды в год женщины должны проходить профилактический осмотр у гинеколога, но этого не происходит из-за нехватки специалистов. У беременных женщин нет возможности регулярно сдавать анализы. Отсутствует первичная диагностика заболеваний, поэтому многие женщины узнают об онкологических заболеваниях только на последних стадиях». Конечно, профильные специалисты приезжают в места заключения, но это происходит нерегулярно, а одного приема часто бывает недостаточно.
«Тюремный врач — профессия непрестижная. Это связано со стереотипами и с низким уровнем дохода. Высокую зарплату получают только тюремные врачи с воинским званием внутренней службы, но если такое звание есть, они не могут заниматься гражданской врачебной деятельностью», — объясняет председатель Санкт-Петербургской общественной правозащитной организации «Гражданский Контроль» (признан иностранным агентом в России), член ОНК Санкт-Петербурга Елена Шахова. На семинаре, посвященном развитию уголовно-исполнительной системы, который проходил 2 и 3 октября в Петербурге, Шахова отметила, что такая работа требует высокой квалификации и профессиональной переподготовки, однако в России врачей и медперсонал не учат, как работать в условиях пенитенциарной системы. Они не умеют противостоять давлению сотрудников и администрации исправительного учреждения, не понимают, как правильно работать с заключенными.
Иногда какие-то медицинские процедуры вообще невозможно провести именно в ведомственных учреждениях, тогда ФСИН заключает договоры с гражданскими. Но это трудоемкий процесс: в нем задействованы исправительные службы, служба конвоирования, тюремные и гражданские медики.
Медсанчасти заказывают необходимые медикаменты, однако иногда случаются сбои в поставках. По словам Агафонова, медсанчасти закупают обычно самые дешевые препараты, от которых много побочек. Родственники имеют право передать назначенные врачом лекарства заключенному, однако на практике пропускают не все медикаменты. «Иногда не помогает даже наличие медицинских справок, потому что тюремная медицина находится в ведении Минюста, а не Минздрава — это разные ведомства. Все очень сильно зависит от учреждения и от конкретных людей на местах, которые могут отказать, а могут выслушать и пойти навстречу», — говорит Рунова.
Сколько людей умирает в тюрьмах
Уровень смертности среди заключенных в России в два раза выше, чем в среднем по Европе: 51 случай на 10 тысяч заключенных, при этом каждый десятый случай — суицид. Наша страна лидирует в этом рейтинге не первый год. При этом в апреле 2019 года ФСИН России сообщила о снижении смертности среди заключенных за предыдущие пять лет на 30%.
Тяжелобольных заключенных рекомендовано освобождать от наказания. Закон оставляет решение этого вопроса на усмотрение суда. «Чаще всего в освобождении отказывают: “Вот сегодня мы освободим, а завтра человек вновь совершит преступление — зачем брать на себя такую ответственность?” — поясняет Агафонов логику судей. — Конечно, ФСИН не нужно, чтобы в ее учреждениях умирали люди. Но прокуратура и суд — другие ведомства, им не укажешь, как поступать». От наказания освобождают в основном больных в терминальной стадии, но при вынесении решения суды все равно смотрят на срок заключения и статью, по которой судили человека.
Сейчас в системе ФСИН России функционируют 142 больницы, в том числе 61 туберкулезная и 5 психиатрических.
На 1000 заключенных в России приходится 32 медработника, 11 врачей и 5 психологов. Медсестер в системе практически нет, их работу выполняют врачи, фельдшеры и санитары из числа заключенных.
В 2015 году Президиум Верховного Суда РФ разъяснил, что в решении об освобождении тяжелобольного заключенного определяющее значение для суда должна иметь болезнь, а не поведение заключенного в период отбывания наказания. «Суд ориентируется на заключение врачебной комиссии при медико-санитарных частях ФСИН. Формально медико-санитарные части отделены от ФСИН, но в реальности это родственные структуры, поэтому врачебные комиссии часто выдают предвзятые заключения. А заключения независимых экспертов суды просто не принимают во внимание», — отмечает Коптеева.
Правительство утвердило два перечня тяжелых заболеваний, препятствующих содержанию под стражей и освобождающих от наказания. Первый перечень касается подозреваемых или обвиняемых в совершении преступления, второй — осужденных. «Первый перечень очень узкий, и, даже если заболевание входит в него, суд чаще всего отказывает в освобождении по формальным основаниям», — отмечает Коптеева.
В декабре 2012 году суд арестовал 25-летнюю Маргариту Чарыкову по обвинению в хранении и приготовлении к сбыту наркотиков. У девушки с рождения отсутствовала прямая кишка, она перенесла больше 60 операций и нуждалась в постоянном медицинском уходе и специальной диете. В СИЗО она не могла ходить в туалет, поправилась на 10 килограммов и мучилась от болей. Тюремные медики ничем не смогли ей помочь. Чарыкову выпустили из СИЗО только в апреле, после того как ЕСПЧ запросил у Правительства России информацию о состоянии здоровья девушки.
Следующие полгода девушка выходила из больницы только на слушания по делу. Прокурор просил назначить Чарыковой реальный срок. «Больше пары месяцев я в колонии не продержалась бы, — вспоминает Чарыкова. — Мама начала планировать похороны». И хотя заболевания Чарыковой в правительственном перечне нет, суд все-таки ограничился условным сроком.
В конце 2015 года у осужденной по наркотической статье Екатерины Нусаловой диагностировали рак груди IV стадии. Она не получала полноценного лечения, потому что в ведомственной больнице не было онкологического отделения. В марте 2016 года Смольнинский суд Санкт-Петербурга отказал Нусаловой в освобождении, но апелляционная инстанция вынесла решение в пользу женщины. После освобождения Нусалову госпитализировали, но было слишком поздно. Женщина умерла у себя дома через два месяца после освобождения. У нее осталось двое детей.
Лада Малова отбывает наказание в исправительной колонии под Петербургом. В прошлом году 25-летняя девушка переболела коронавирусом. После этого у нее диагностировали саркоидоз внутригрудных лимфатических узлов, кифосколиоз, туберкулез и обширный фиброз легких. Однако ФСИН не спешит идти навстречу судам, которые запрашивают медицинские документы. Мать девушки рассказывала о конфликте дочери с администрацией колонии. До конца срока Маловой осталось два года, но она может не дожить до освобождения. Юристы в большинстве таких случаев обращаются в ЕСПЧ, потому что в российских судах мало чего удается добиться.
«Когда человека освобождают по состоянию здоровья, необходимо параллельно запускать процесс оформления группы инвалидности. Все документы можно оформить уже в колонии. Это снизит вероятность рецидива: когда у человека оформлена группа инвалидности, он получает пенсию и различные социальные льготы, ему есть на что купить продукты и лекарства», — отмечает член ОНК Евсеева.
Иногда заключенные умирают, не дождавшись освобождения, несмотря на принятое в их пользу решение. «Бюрократические проволочки сильно замедляют процесс. К тому же человека в тяжелом состоянии нельзя просто выставить за ворота колонии. Если у него нет родственников, нужно выделить ему место в паллиативном отделении — таких коек немного, но они появляются в гражданских больницах. И опять же межведомственное взаимодействие еще не полностью налажено», — резюмирует Евсеева. Чтобы как-то решить эту проблему, в 2020 году Правительство утвердило новые правила медосвидетельствования осужденных, ходатайствующих об освобождении в связи с болезнью. В них оговариваются сроки направления на освидетельствование и самой процедуры. Однако правозащитники считают, что у ФСИН не хватит времени, а у медучреждений — коек, чтобы выполнить требования Правительства.
Иллюстрация на обложке: Настя Кшиштоф/«Утопия».
