Всякий, кто работал с потерпевшими или с их обидчиками, скажет вам: домашнее насилие почти всегда разворачивается по од ному и тому же сценарию. Поразительный феномен: как выходит, что люди, принадлежащие к очень разным культурам, прибегают к одинаковым техникам давления на партнера?
Этот вопрос начали исследовать лишь недавно. Жестокость в отношениях в семейной паре, возможно, существует столько же, сколько близость между людьми, но изучать ее начали лишь после того, как в 1970-е открылись первые приюты для женщин. Тысячи пострадавших, хлынувшие в эти временные убежища, жаловались не только на побои и неоправданные вспышки ярости мужей, на их необузданную агрессию и склонность к насилию. Действия мужчин выглядели как единая, сознательно выстроенная кампания по утверждению контроля над партнершей. Стало ясно: у каждой женщины, конечно, своя индивидуальная история, но есть общая жутковатая фабула. Как сказала мне одна из сотрудниц приюта: «Мне казалось, что я могу прервать рассказчицу на середине и предсказать, чем закончится сюжет. Создавалось ужасающее впечатление, будто все парни собрались и вместе договорились, что им делать».
В начале 1980-х исследователи заметили еще одну необычную деталь: мрачные истории столкнувшихся с домашним насилием удивительным образом напоминали воспоминания людей, переживших совсем иную травму. Речь идет об узниках войны. Наверное, странно было начинать книгу про абьюз в семье с экскурса во времена «холодной войны». Но именно так мы сможем понять истоки рассматриваемого явления. Итак, перенесемся в маленький городок на границе Северной и Южной Кореи.
24 сентября 1953 года официально завершилась Корейская война и началась операция «Биг-Свитч» по освобождению узников. В кузовах открытых грузовиков советского производства двадцать три американца прибыли в пункт обмена пленными в деревне Пханмунджом на границе Северной и Южной Кореи. Атмосфера там была наэлектризованная. Она накалялась в течение нескольких последних месяцев. Всех взбудоражили шокирующие рассказы освобожденных пленных о жестокости, которую они пережили в северокорейских лагерях. В тот день представители США, смотревшие, как подъезжают грузовики, заметили в поведении узников нечто новое. Американские солдаты, одетые в голубую униформу китайского производства, выглядели загорелыми и здоровыми. У всех на груди были значки с изображением голубя мира — символа, созданного Пабло Пикассо.
Машины остановились, пленные, смеясь, выпрыгнули из грузовика и обменялись рукопожатиями с теми, кто удерживал их в заключении. «Увидимся в Пекине, старик», — сказал один из них. Потом узники войны повернулись к удивленной толпе встречающих, сжали кулаки и проскандировали: «Завтра все человечество объединится во всемирной республике Советов!» И вместо того, чтобы двинуться навстречу своим соотечественникам, развернулись и ушли в коммунистический Китай.
Но подобный неожиданный переход на сторону противника оказался лишь вершиной айсберга. Оказалось, что американские пленные, содержавшиеся в северокорейских лагерях, беспрецедентным образом сотрудничали с врагом. Они не только доносили на своих товарищей-сослуживцев, таких же арестантов, но и делали ложные признания о якобы совершавшихся американцами зверствах, а также выступали на радио, превознося преимущества коммунистического строя и проклиная западный капитализм. Ни когда ранее пленные солдаты не были замечены в столь массовом и позорном предательстве своей страны.
Для США это стало настоящим кошмаром. Что заставило граждан исповедовать навязанную им дьявольскую веру? Газеты пестрели истерическими статьями, в которых рассказывалось, как коммунисты зомбируют американцев, промывают им мозги с по мощью нового изощренного оружия пользуются методом контроля над сознанием, обнуляют всю информацию и «загружают» в мозг иные мысли, воспоминания, убеждения. Это не было конспирологией, разделяемой лишь маргиналами; в подобные теории искренне верили люди, занимавшие высшие государственные посты, в том числе и верхушка ЦРУ. К середине 1950-х истерия, связанная с обсуждением «промывки мозгов», достигла пика.
Альберту Бидерману, социологу, сотрудничавшему с ВВС Соединенных Штатов, все это казалось неубедительным. Он считал, что рассказы о промывании мозгов — скорее пропагандистский, а не научный трюк. Так же считало руководство военно-воздушного ведомства. Поэтому, когда Вашингтон захлестнула паранойя, Бидерману поручили разобраться в том, почему столь многие прекрасно подготовленные американские летчики встали на сторону коммунистов.
Социолог провел углубленные интервью с вернувшимися военнопленными, и его подозрения подтвердились. От них добились сотрудничества вовсе не с помощью каких-то эзотерических техник. Китайские коммунисты, руководившие северокорейскими лагерями, использовали старые как мир методы принудительного контроля. Они основывались «прежде всего на простых и понятных представлениях о том, как подорвать физические и моральные силы человека». Ничего нового в этих техниках не было, но никто ранее не замечал, чтобы их использовали во время войны. Поэтому американские военнослужащие оказались неподготовленными и не смогли противостоять давлению.
Бидерман выделил три наиболее важных элемента, лежавших в основе принудительного контроля жертвы: зависимость, ослабление и устрашение. Чтобы достичь нужного результата, применялись восемь техник: изоляция, монополизация восприятия, истощение и предельное ослабление жертвы, поддержание тревожности и отчаяния, чередование наказания и вознаграждения, демонстрация всесилия мучителя, унижение, жесткие требования по соблюдению самых простых бытовых норм. «Карта принуждения», созданная Бидерманом, продемонстрировала, что отдельно взятые жестокие приемы воздействия, на первый взгляд не связанные между собой, на самом деле замысловатым образом пересекаются. Когда исследователь увидел полную картину, механизм действия принудительного контроля прояснился.
На карте Бидермана вообще не фигурирует физическое насилие. Несмотря на то что к нему довольно часто прибегают, в нем не всегда есть необходимость. К тому же этот способ не слишком эффективен для того, чтобы добиться подчинения и сотрудничества. Наиболее опытные и искушенные тюремщики и следователи избегают его. Им достаточно поселить в сердце жертвы страх перед насилием, а это достигается с помощью туманных угроз и демонстрации того, что они готовы действовать решительно. Китайские коммунисты не были похожи на немцев или японцев — они не имели намерения просто замучить узников или уморить их непосильным трудом. Им требовалось подчинить их сердца и умы.
Когда Бидерман опубликовал свое исследование, к его выводам отнеслись скептически. Неужели людьми так просто манипулировать? Уверен ли социолог, что не были применены другие средства, которые просто не удалось обнаружить? Но Бидерман твердо стоял на своем: «Вероятно, обращение к подобным техникам, как ничто другое, демонстрирует неуважение к правде и личности, свойственное коммунистической идеологии», — писал он.
В 1970-е годы, когда женщины стали обращаться в только что открытые приюты, они рассказали о том, как их изолировали от друзей и родственников, как им давали четкие предписания, как себя вести, унижали, манипулировали ими, насиловали, угрожали убийством. Нередко им причиняли и физический вред, в крайних случаях даже в садистских формах, однако пострадавшие утверждали, что не это было самым ужасным. А некоторые вообще не подвергались физическому воздействию. В своем примечательном труде «Изнасилование в браке» (Rape in Marriage) Диана Рассел привела два списка: «Карту принуждения» Бидермана и перечисление способов давления, используемых домашними тиранами. Они оказались почти идентичными. Единственная разница состояла в том, что коменданты северокорейских лагерей сознательно прибегали к этим методам, то есть действовали тактически, а жестокие мужья воспроизводили систему принудительного контроля неосознанно.
В 1973 году правозащитная организация Amnesty International включила «Карту принуждения» в свой «Отчет о пытках», заявив, что эти техники — универсальные инструменты принуждения. Позже психиатр и специалист по психотравмам из Гарварда Джудит Херман напишет: «Методы давления, которые позволяют одному человеку поработить другого, на удивление логичны и последовательны». В случае абьюза в семье принудительный контроль дает такой же эффект: агрессор приобретает власть над жертвой и влияние на ее жизнь. При этом психология пострадавшей, согласно Херман, начинает меняться под воздействием поступков и убеждений мужа-насильника. Ему не требуется применять физическую силу, чтобы сохранить свои позиции. Надо лишь заставить подчиненное существо поверить, что абьюзер способен удержать контроль. Джудит Херман полагает, что тактика устрашения особенно хорошо работает во взаимоотношениях с близкими и любящими людьми. «К примеру, регулярно избиваемые женщины часто говорили, что мужчина угрожает убить детей, или родителей жены, или ее подруг, которые могли бы приютить беглянку». Достаточно создать атмосферу постоянной опасности, чтобы «убедить жертву во всесилии обидчика, уверить ее, что сопротивление бесполезно и что ее жизнь полностью зависит от того, насколько она сможет завоевать его благосклонность и проявит абсолютную покорность».
Сегодня, благодаря прорывным работам таких экспертов, как Джудит Херман, Льюис Окун, Эван Старк, мы знаем, что для давления на родных и близких применяются примерно те же тактики, какие используются при любых попытках удержать кого-то в повиновении. К ним прибегают похитители людей и преступники, захватывающие заложников, сутенеры и создатели тоталитарных сект. А значит, нет ничего специфического в жертвах домашнего насилия — не то, что они как-то особенно слабы и беспомощны или страдают мазохизмом. На них направлены универсальные методы принудительного контроля, и в ответ они выдают ту же реакцию, что и профессиональные военные в плену.
На самом деле тем, кто страдает от партнера-агрессора, даже труднее сопротивляться, чем другим удерживаемым в неволе. К примеру, заложник чаще всего ничего не знает о преступнике и в целом склонен считать этого человека врагом. Но у пострадавшей от семейного насилия, по словам Херман, нет такого преимущества. Она «попадает в заточение постепенно, после долгих ухаживаний». Сначала женщина влюбляется и только потом оказывается в ловушке, запуганная и порабощенная абьюзером. Любовь связывает ее с ним и заставляет терпеть и прощать обиды, когда он обещает не поступать так больше. Мучитель тоже редко оказывается просто бандитом и садистом. Если бы все они были такими, проще было бы их распознать заранее и избежать контакта. Но абьюзер, как и все остальные мужчины, может казаться добрым, обаятельным и ласковым. Ему самому больно; он страдает от не уверенности. Именно перед такими людьми нередко тает женское сердце.
Сказки и голливудские фильмы научили нас интерпретировать грозные предвестия домашнего насилия, — ревность, чувство собственничества и навязчивый контроль, — как признаки страсти, а не сигналы опасности. Но к тому времени, когда подобная «страсть» начнет перетекать в манипулятивное и доминирующее поведение, жертва оказывается уже глубоко привязанной к обидчику. Она будет преуменьшать значение эмоциональных вспышек и оправдывать его поступки, чтобы защитить любимого и сохранить любовь. Если же женщина захочет воспротивиться тому, чтобы стать заложницей абьюзера, ей придется поступать не так, как мы обычно поступаем, когда любим кого-то, а ровно противоположным образом. Херман пишет: «Она будет вынуждена сдерживать эмпатию, ей придется подавлять теплые чувства к абьюзеру. При этом насильник будет упорно повторять, что еще одна жертва с ее стороны, еще одно доказательство ее любви положит конец насилию и спасет брак. Умение сохранять и поддерживать отношения служит для большинства женщин предметом гордости и повышает их само оценку, поэтому манипулятору зачастую удается заманить жертву в западню, апеллируя к наиболее важным для нее ценностям. Нет ничего удивительного в том, что избитых жен, сбежавших из дома, порой удается уговорить вернуться». Удивляться следует не их долготерпению, а силе духа и стойкости, позволяющей им выживать в экстремальных обстоятельствах.