Во время Великой Отечественной войны в рядах советских военнослужащих числились сотни тысяч женщин. Но образ победителя в современном народном сознании — только мужчина. Про женщин чаще говорят как про героев тыла или медработниц. Почему так происходит?
Это перекликается с традиционными представлениями о войне как царстве мужчин, в котором женщинам не место — им отводится роль хранительниц мира и объектов защиты от врагов. Во время Второй мировой войны участие женщин в боевых действиях значительно возросло, но продолжало восприниматься как вынужденная мера. Поэтому когда война закончилась, женщин постарались включить в традиционный патриархатный дискурс тружениц тыла, жен и матерей, ждущих мужчин с фронта. Если про женщин на фронте и упоминали, то в основном в роли медсестер, даже не врачей, то есть снова функция заботы. Вся слава победы досталась мужчинам, которые, конечно, на фронте составляли большинство. Хотя, по оценкам доктора исторических наук Нины Петровой, в рядах советской армии было от 600 тысяч до миллиона женщин.
Так происходит во всем мире или Россия отличается от других государств?
Это стандартный тренд. Долгое время изучение военных конфликтов фокусировалось на истории сражений, битв, с упором на маскулинность. Но в 80-х годах прошлого века ситуация стала меняться — появились гендерные исследования, возникла феминистская методология, которая помогает взглянуть на историю под другим углом. Сейчас европейская или американская военная история многоголосая и многогранная.
Возникло понимание, что есть множество проблем, сопряженных с войной: этнические чистки, гендерное насилие, депортации, послевоенное восстановление, проблемы вдовства, сиротства, инвалидности, посттравматического стресса.
В чем выражается феминистский подход к изучению истории?
Феминистская методология исходит из того, что отношения на фронте — властные, а война — мужской мир. Государство рассматривает мужчину как опору, защитника и основного актора военных действий. Женщина — вспомогательный элемент, что с самого начала ставит ее в позицию подчинения.
При этом в СССР ситуация несколько отличалась. Советскую женщину воспитывали в общем в идеях равноправия, накануне войны комсомолки проходили всевобуч — начальную военную подготовку — наравне с юношами. Женщин брали в армию и мобилизовали не только как добровольцев, но и по призыву. Только в 1942 году провели три массовые мобилизации женщин. Существовали женские подразделения летчиц, снайперов. Тем не менее командиром в женских подразделениях чаще всего был мужчина. Около 100 тысяч женщин наградили званием Героя Советского Союза, но мы мало знаем женщин, дослужившихся до генерала, причем звания часто присваивались посмертно. Думаю, не многие дослужились даже до полковника. Это и есть властные отношения.
Именно феминистская методология позволила изучать войну не только как историю военных сражений, но и как жизнь населения в стрессовой ситуации. Сначала рассматривали, как война повлияла на мирное население, в первую очередь — женщин и детей. Со временем это повлекло за собой пересмотр основной концепции войны, где за мужчиной закрепилась традиционная роль защитника оставшихся в тылу женщин, детей и стариков.
Какие самые характерные ситуации гендерного насилия в ходе военных конфликтов?
Во время любой войны безотносительно страны проходят акции массового изнасилования. В работе Олега Рябова «Матушка–Русь» хорошо объясняется, почему так происходит. С древних времен акции массового изнасилования выступают как символический акт завоевания. Таким образом мужчина устанавливал господство над женщинами противника, тем самым унижая врага и оставляя свое семя на его земле. Еще Симона де Бовуар отмечала, что со времен древних обществ женщина ассоциировалась с почвой, землей и территорией.
Массовые изнасилования часто сопровождаются гендерной резней: всех мужчин убивают, а женщин угоняют в рабство. Например, так происходило во время геноцида армян. Бывают ситуации, когда таким же образом насилие осуществляется над мужчинами. Опять же с целью унижения.
Еще одно распространенное явление — когда армия оккупантов принуждает к сексу женщин в обмен на еду или предметы первой необходимости. Известны случаи, как после Второй мировой американские военнослужащие в Берлине сначала обменивали «ночь любви» на пару чулок, а потом стали выдавать по одному чулку, чтобы сэкономить.
Если говорить о насилии внутри армии, то отношения с мужчиной на фронте могли избавить военнослужащую от притязаний других мужчин. То есть это могло быть защитой от еще большего насилия. Конечно, это не исключает искренние чувства женщин, такие случаи тоже бывали.
А если говорить о послевоенном времени на оккупированных территориях?
Там остаются войска и ведут себя как оккупанты: те же случаи изнасилования как женщин, так и мужчин, а также принуждение женщин к сексу. Если говорить о стране, победившей в войне, то мы знаем про насилие над женщинами-коллаборационистками, которые по каким-то причинам сотрудничали с врагом. Такие случаи известны и в Италии, и во Франции, и в СССР. Во Франции проходили массовые процессы против коллаборационистов, в том числе против женщин, во время которых суды вынесли большое количество приговоров за сотрудничество с врагом, вплоть до расстрела.
После участия в военных действиях многие вернувшиеся солдаты страдали посттравматическим синдромом, из-за чего было сложно вернуться в мирную жизнь. Рисуя в воображении идеальный образ семьи и жены, некоторые вернувшиеся солдаты не смогли жить нормально, потому что разучились реакциям человека в мирное время.
В советской армии достаточно строго относились к выполнению инструкций, в том числе касающихся поведения на завоеванных территориях. Могло ли это помочь предотвратить гендерное насилие над мирным населением?
Думаю, наше командование старалось сдерживать волну насилия, но маловероятно, что его совсем не было. Существуют архивные документы, в которых говорится о подобных случаях. Их не любят признавать, они отрицаются, но они существуют. По мемуарам тоже можно обнаружить случаи насилия. Когда армии наступали, командование могло не успевать на это не реагировать, если речь не шла о совсем вопиющих зверствах.
Война — совсем другое измерение, в котором существует человек. Это касается всех воюющих сторон. Ни немцы, ни британцы, ни американцы, ни мы не были ангелами. Это ситуация, когда из человека вылезает зверь, тем более если человек идет с территории, где у него, например, погибла семья. Война и насилие меняют человека.
Как собираются данные о гендерном насилии в военных конфликтах? Что делают исследователи, если опрос респондентов уже невозможен за давностью событий, а в архивах данных и рапортов мало?
Во-первых, существуют материалы военно-полевых судов. Но тут есть сложность — в России они до сих пор засекречены и хранятся в спецхране. Необходимо специальное разрешение для работы с архивом, где указывается, для какой научной работы необходимо ознакомиться с этими материалами. Даже материалы Первой мировой войны не полностью рассекречены.
Есть и другая сложность: тогда, как и сейчас, женщины не часто заявляли о насилии над половой неприкосновенностью. Если женщина, подвергнувшаяся насилию, не погибла, она очень часто никуда не обращалась. Что уж говорить о харрасменте. Сексуальные отношения с однополчанками не считались преступлением, если женщина никуда не жаловалась и это не сказывалось на общем уровне дисциплины в формировании. Историки Р. Марвик и Э.Кордона в работе «Советские женщины на фронтах Второй мировой войны» отмечают, что в 1943 году количество сообщений о сексуальном насилии в военной прессе увеличивается . Так, сержант Морозов угрожал своей однополчанке оружием, чтобы она прекратила обвинять его в изнасиловании. Его исключили из партии за этот поступок, но не за изнасилование. Неизвестно, рассматривалось ли это дело в военно-полевом суде.
Во-вторых, свидетельства актов насилия можно найти в мемуарах. Где-то в 60-е годы в СССР была череда публикаций воспоминаний о войне. Очевидцы событий Великой Отечественной войны были еще живы и достаточно молоды, в их мемуарах можно встретить подобные истории.
В 2002 году опубликовали работу английского историка Энтони Бивора «Падение Берлина», где он привел цифры в два миллиона немок, изнасилованных советскими военнослужащими в конце войны. Насколько можно доверять этим данным?
Да, такая работа была, но эти подсчеты критиковались многими историками. Они были основаны на архивных данных о роженицах одной из немецких больниц. Но какая женщина открыто скажет, от кого родился ребенок? Ребенок, рожденный от оккупантов, рискует подвергнуться дискриминации, стать изгоем, если окружающим будет известно его происхождение. Я сомневаюсь, что немки были готовы регистрировать своего ребенка как рожденного от советского солдата, равно как и советская женщина или француженка вряд ли пошла бы регистрировать ребенка от немецкого солдата.
Во время войны никто специально не занимался подсчетом количества изнасилованных женщин, а значит точное количество установить невозможно. Поэтому чаще всего в современных работах рассматриваются фрагменты и сюжеты, которые удается обнаружить в воспоминаниях или судебных архивах.
Гендерное насилие — неудобная тема, ее трудно исследовать, мало открытых и объективных данных, их трудно обнаружить. Как правило, если исследователь начинает об этом писать, он подвергается жесткой критике, поэтому не так много желающих этим заниматься. Легче рассказывать про героизм и гордиться.
Почему существует сопротивление к изучению гендерного насилия в ходе Великой Отечественной войны? Насколько ситуация в России уникальна?
Эта тема нигде не приветствуется, не только в России, вокруг нее всегда много критики. Например, есть несколько исследований об этнических чистках судетских немцев в Судетской области в 45-м году, когда туда вернулись чехи. И они тоже подвергались критике, потому что такие темы всегда неудобны, если речь идет о насилии со стороны собственной армии и в отношении мирного населения, пусть и населения противника. Это развенчивает идеальный образ армии и солдата, а они — часть официальной идентичности.
У нас образ воина-освободителя — это часть официальной идеологии, то, чем мы гордимся. Наши скрепы. Поэтому тема насилия, как мне кажется, будет все больше табуироваться, а поле изучения войны все больше сужаться. Остается только то, что признается государством как важное и ценное — «можем повторить» и так далее.
Есть область гуманитарного знания, которая называется Trauma studies. Она изучает коллективные травмы, такие как репрессии, этнические чистки, военные конфликты. И, с точки зрения коллективной травмы, у нас плохая ситуация, потому что мы свою травму не пережили. Мы пытаемся от нее отгородиться. Мы ведем себя подобно человеку, который изо всех сил пытается вытеснить воспоминания о травматичных переживаниях, а если ему о них напомнить, у него начинается паника. Категорически не хотим видеть неудобные темы. И проблемы гендерного насилия в нашей историографии вряд ли получат развитие. Они не вписываются в официальный нарратив.
