На свободу после 17 лет заключения вышел «скопинский маньяк», 70-летний Виктор Мохов. В 2000 году он вместе с сообщницей Еленой Бадукиной похитил 14-летнюю Катю Мартынову и 17-летнюю Лену Самохину и увез их в город Скопин, где держал в самодельном бункере под гаражом три года и семь месяцев. Все это время Мохов насиловал и избивал девушек, а также морил голодом и травил их слезоточивым газом. Их освободили только в мае 2004 года, после того как им удалось передать записку с просьбой о помощи через студентку медучилища, снимавшую у Мохова комнату.
3 марта, когда Мохов вышел из саратовской колонии, телеканал «360» сообщил, что его пригласили на съемку ток-шоу в Москву. На следующий день он действительно так и не приехал в свой дом в Скопине, где по условиям освобождения должен был встать на учет и жить ближайшие шесть лет. Он появился там утром 5 марта в сопровождении сотрудников полиции — у дома его уже ждали журналисты. Он рассказал, что привез из Москвы «полный мешок» денег и планирует их потратить на отдых на юге. Бодрым голосом и с ухмылкой в глазах, Мохов заявил, что очень хочет увидеться с девушками, которых держал в подвале, попросить у них прощения и найти своих детей, рожденных одной из бывших пленниц.
Федеральные телеканалы в тот же день поспешили опровергнуть участие «скопинского маньяка» в своих шоу. «Пусть говорят» на Первом канале, ВГТРК, НТВ и каналы Газпром-медиа (ТНТ, «Пятница», «Суббота», ТВ-3 и «Матч ТВ») заявили, что Мохов не снимался в их передачах. Однако одна из его пленниц, Екатерина Мартынова, рассказала «Утопии», что сразу четыре ток-шоу с разных каналов пригласили ее на съемки программ о «скопинском маньяке». В устной беседе редакторы обещали ей, что встречи с Моховым не будет.
Она отказалась, когда узнала, что в ток-шоу хотели устроить «очную ставку» — пригласить в студию самого насильника: «Когда я уже была готова и мне забронировали билет, я потребовала контракт, где прописывается, что мы нигде с ним не увидимся: ни в коридорах, ни в студии. После этого люди сразу исчезли. Тут стало все понятно».
Сообщения, хоть и неподтвержденные, о попытках федеральных каналов пригласить Мохова в качестве участника ток-шоу вызвали бурную реакцию. «Из маньяков нельзя делать звезд экрана, им нельзя давать слово и доступ к медиаплощадкам — это ведет к очеловечиванию преступника и его оправданию», — считает соосновательница сети взаимопомощи женщин «ТыНеОдна» Алена Попова. По ее словам, осужденные за тяжкие преступления, особенно касающиеся сексуализированного насилия, должны быть исключены из сообщества. А все внимание нужно фокусировать на пострадавших и соблюдении их прав. «О маньяке нельзя писать с его слов, а только через призму следствия, жертв и специалистов», — добавляет Попова.
22 марта в Youtube-канале телеведущей Ксении Собчак опубликован документальный фильм «Скопинский маньяк: разговор на свободе». В Инстаграме она объяснила эту работу своей журналистской задачей — «исследовать границы добра и зла», а для этого необходимо общаться с разными людьми, в том числе заслуживающими общественное осуждение. В фильме Собчак общается с Виктором Моховым у него дома в Скопине, следователем по особо важным делам рязанской прокуратуры Дмитрием Плоткиным и Екатериной Мартыновой. Слова Мохова комментирует независимый эксперт и профайлер Анна Кулик, которая работает с ФСБ и Следственным комитетом.
Во время интервью Мохов говорит, что готов Елене Самохиной (второй пленнице), помочь с зачатием ребенка. «Катя там [в подвале] жила, не рожала, а Лена рожала. А сейчас наоборот получилось: Катя родила, а Лена нет. От меня родила и больше не рожает. Так что я не знаю… Надо мне опять заняться ей».
В фильме почти не раскрывается, как велось следствие по поиску пропавших девушек, но уделяется чрезмерно много внимания интимным подробностям изнасилований и сексуальной жизни Мохова.
По словам Мохова, повышенное внимание к его личности сейчас ему «по кайфу». Себя он считает человеком, у которого нет плохих черт, просто «оступился немножко, с кем не бывает». Маньяк также признается, что спустя год после похищения девушек готов был убить их, но так и не решился. Себя он называет «заложником ситуации», так как не мог ни убить, ни отпустить девушек, опасаясь законного наказания за похищение. В конце фильма Мохов записывает видеообращение для Екатерины Мартыновой, в котором протокольными фразами просит прощения и говорит, что к ним «относился всегда с уважением». Мартынова отказалась смотреть записанное видео.
Общественный интерес или общественный бойкот
Главный вопрос, который вызвал дискуссию в правозащитной и журналистской среде, — как найти баланс между общественным интересом и корректным отношением к пострадавшим, их правом на неприкосновенность личной жизни. «При однозначном отношении к Мохову, здесь вопрос касается свободы слова, и он не такой простой, — отмечает директор «Центра защиты прав СМИ» (выполняет функции иностранного агента в РФ — прим. ред) Галина Арапова. — Все зависит от того, каким образом слова «скопинского маньяка» будут упакованы в итоговом материале. Если будет показано, насколько серьезные преступления он совершил, насколько опасны такие люди, это может быть полезно для общества. Подобные материалы важны, так как дают возможность понять мышление преступников». Она подчеркивает, что говорит о журналистской работе, к которой не относится формат ток-шоу.
Арапова напоминает о громком деле датского журналиста Йенса Олафа Йерсилда, который в 1985 году взял видеоинтервью у троих представителей неонацистского радикального молодежного движения «Зеленые куртки» в Копенгагене. Во время разговора они отпускали оскорбительные реплики в адрес мигрантов. Интервью сократили с нескольких часов до пары минут, но сохранили наиболее ксенофобские высказывания. В подводке к материалу говорилось, что его цель — понять истоки недоверия и ненависти к нацменьшинствам.
После выхода интервью в эфир Йерсилда и руководителя новостного отдела обвинили в пособничестве и подстрекательстве. Городской суд Копенгагена, а следом и Высший суд Восточной Дании признал обоих виновными. Но Верховный суд оправдал их, аргументировав свое решение свободой слова в вопросах, представляющих общественный интерес.
«Совсем не говорить о серийных убийцах и маньяках — плохой выбор. Огласка помогает инициировать в обществе важные дискуссии о законодательстве, действиях правоохранительных органов. Если мы запретим разговаривать с такими людьми, мы отрежем целый пласт возможных тем», — предупреждает Арапова.
Шоу на трагедии
Делу «скопинского маньяка» посвящены десятки статей, документальных фильмов и телевизионных программ. При этом методы работы редакторов ток-шоу особенно далеки от этических норм.
«Героев заманивают на ток-шоу центральных каналов: сначала обещают решить все проблемы, пригласить депутатов, но обманывают. Человек говорит, что готов прийти и все рассказать, если в студии не будет преступника. Ему это обещают, а потом, конечно, этот человек появляется в студии. Ничего сделать уже нельзя, ведь все подписали соглашение с ток-шоу, где прописаны штрафы», — рассказывает адвокат, руководитель Центра защиты пострадавших от насилия Мари Давтян.
Так, в 2017 году на Первом канале состоялся эфир «Пусть говорят», где в одной студии с Мартыновой оказалась сообщница «скопинского маньяка» Елена Бадукина, осужденная за пособничество на 5,5 лет лишения свободы. Она вспоминает шок, когда увидела Бадукину в списке приглашенных на программу, но сумела взять себя в руки. «Мы с мамой ждали нашего выхода и сидели у монитора, который транслировал, что происходит в студии, — тогда я ее и увидела. Поэтому когда я вышла в студию, то уже была готова. Я поняла, что журналисты и особенно телевизионщики — люди очень лживые».
Она не первый год открыто рассказывает о пережитом насилии и считает, что «нет ничего плохого» в гонорарах героям передач, ведь это требует от людей времени и сил: «Но зазывать преступника деньгами на ток-шоу — это что-то из ряда вон, просто фантастика».
Повторная травматизация
«Если Мохов появится в студии, думаю, меня начнет трясти. Я даже не могу представить, как нахожусь в одном помещении с этим человеком. Я не смотрю с ним интервью, стараюсь пролистывать его лицо — настолько он мне противен и отвратителен», — рассказывает Мартынова.
Сексуализированное насилие — одно из самых травмирующих переживаний, поэтому общение журналиста с пострадавшими требует особой чуткости. Разговор о пережитом опыте может вызвать эмоции, которые они испытывали во время насилия. «Получается, что они вынуждены проживать все это в третий раз. Первый раз — когда против них совершалось преступление, второй — во время расследования преступления, третий — когда это муссируется в СМИ после выхода осужденного», — поясняет Мари Давтян.
Об этих рисках предупреждают и многочисленные рекомендации журналистам от международных профильных организаций.
Судя по телевизионным эфирам, Мохов счастлив волне внимания к нему и производит впечатление уверенного в себе человека, не раскаявшегося в содеянном, добавляет Попова. Это может вызвать не только ретравматизацию, но и мотивировать других людей с девиантным поведением на совершение похожих преступлений.
Дать маньяку площадку для высказывания, тем более заплатить — это по сути поддержать его, считает Давтян. «Надо найти баланс между правом на высказывание и правом на личную жизнь. Например, когда у Мохова спрашивают подробности совершенных преступлений, это не просто неэтично, но и нарушает право на тайну личной жизни потерпевшего человека».
Плата за славу
США — единственная страна в мире, где в законодательстве прописаны ограничения для серийных убийц, насильников и маньяков, касающиеся их публичной жизни. В 1977 году в Нью-Йорке приняли так называемый «Закон сына Сэма» или закон «известность-вместо-прибыли» (notoriety-for-profit). Название он получил по кличке серийного убийцы Дэвида Берковица, который в 70-х годах терроризировал Нью-Йорк, убив шесть человек и ранив еще семь.
После ареста журналисты заинтересовались жизнью маньяка, и в нью-йоркском обществе появились слухи, что Берковиц может продать историю своей биографии писателю или режиссеру. Сам убийца это опровергал. Изначально закон предусматривал: если преступник заключает договор на получение прибыли от публикации книги о своей жизни, фильма, участия в телешоу или другого изображения его преступления, то деньги надо передать потерпевшим или в государственный фонд компенсации потерпевшим.
Сразу после принятия закон подвергся резкой критике. Его противники отмечали, что он нарушает первую поправку конституции США и ущемляет свободу слова. В 1991 году издательскому дому Simon&Schuster, опубликовавшему книгу об известном нью-йоркском мафиози Генри Хилле, удалось опротестовать закон. Верховный суд США признал «Закон сына Сэма» неконституционным и нарушающим право на свободу слова.
В 2001 году приняли новую версию закона. Теперь он предусматривает, что пострадавшие в результате тяжких преступлений должны быть проинформированы, если человек, осужденный за преступление против них, получил доход в размере от $10 000. Также Совету по делам жертв преступлений поручили уведомлять потерпевших о существовании средств у осужденного, чтобы их можно было истребовать по суду.
Аналогичные законы приняли более 40 американских штатов. И везде их сопровождала резкая критика за нарушение свободы слова. Доктор юридических наук Дэвид Хадсон-мл. отмечал, что вокруг «законов сына Сэма» уже сложилась правоприменительная практика: «Когда штаты одобряют принятие таких законов, а суды заставляют их отменять».
Этический кодекс или прямой запрет
Депутат Госдумы Оксана Пушкина 23 марта попросила Генпрокуратуру и ФСИН проверить слова Виктора Мохова из фильма Собчак об одной из девушек, он сказал: «От меня родила и больше не рожает. Надо опять мне заняться ею». «Вероятно, за все время отбывания наказания мужчина так и не осознал свою вину и не раскаивается в содеянном. Кроме того, его высказывания можно оценить как прямую угрозу девушке», — считает Пушкина. Она попросила генпрокурора оценить эту фразу на предмет нарушения законодательства и принять меры.
Сразу после сообщений о возможном участии Мохова в передачах, появились призывы законодательно запретить людям, совершившим тяжкие преступления против личности, посещать телешоу. Член Общественного совета ФСИН Антон Цветков предположил, что, возможно следует «сделать судебное ограничение такому человеку, запрещающее принимать участие в ток-шоу и пиариться, регистрироваться в соцсетях».
Мартынова согласна, что такой закон был бы более действенным, чем профессиональный этический кодекс журналистов — «это рейтинги и темы для скандалов». Но она резко против передачи гонорара преступника пострадавшим, как в Америке: «Мне от него не нужно денег. Если бы деньги от книг или интервью он перечислил мне, то мне было бы противно. Говорят, что деньги не пахнут, но для меня они бы пахли этим мерзким человеком».
Правозащитники, наоборот, выступают против законодательного запрета и за дискуссию в медиасообществе. И Попова, и Давтян полагают, что этот вопрос надо решать самим журналистам с учетом профессиональной этики.
Большие риски в создании специального регулирования на законодательном уровне видит и Арапова: «Принятие подобного закона может сделать только хуже. Гипотетически он может быть использован в других делах». В качестве примера она приводит дело журналистки Светланы Прокопьевой, ее обвинили в оправдании терроризма за текст о причинах взрыва в здании Архангельского ФСБ. Многие российские журналисты назвали дело политически мотивированным.
Директор «Центра защиты прав СМИ» считает, что российские реалии радикально отличаются от американских в части свободы слова. «Если в нашей стране эта свобода будет уважаться как ценность, а этические стандарты в журналистике будут на высоком уровне и признаны профессиональным сообществом, то этого достаточно, чтобы подобные ситуации не получали развития», — резюмирует Арапова.
