Дети, которые живут с домашними тиранами, не могут уйти. Выхода у ребенка всего три: надеяться, что побои однажды закончатся, дождаться совершеннолетия или обратиться за помощью. Последнее происходит реже всего. Они боятся потерять семью и оказаться в детском доме, что дает родителям полную власть, а большинство детей, даже повзрослев, хранят все в тайне, боясь встретить осуждение или испортить родителям репутацию.
Мы публикуем письма людей, переживших в детстве домашнее насилие. Эти письма — попытка поговорить с родителями и рассказать, что чувствует их ребенок.
Анна, 26 лет
Иллюстрация: Ника Водвуд для Насилию.нет
Привет, мам! Наверное, тебе очень интересно, почему в моём телефоне твой номер записан не «Мамочка» и даже не «Мама», а просто и лаконично — «Анархия». Друзьям я говорю две версии: чтобы ты была первая в списке контактов, и потому что в песне пелось, что «Мама — Анархия». А на самом деле все сложнее. И не немного, а сильно сложнее.
Если бы не этот проект, я бы никогда не набралась смелости даже заикнуться. Я сильно зависима от тебя в психологическом плане, мне необходимы твои тепло и поддержка, потому что мама всегда остается мамой, какой бы она ни была. Почти каждый день я задумываюсь о том, что больше не могу с тобой общаться, но теплые воспоминания накрывают как одеялко, плохое забывается, хочется верить в то, что все изменится и единственное, что я четко понимаю — я не хочу быть такой как ты, я хочу быть лучше.
Наверное, у всех детей, независимо от возраста, есть зависимость от родителей. В моем случае она подкреплена страхом, животным жутким страхом за себя и свою жизнь. Кажется, этот страх зародился, когда я впервые не победила на соревнованиях. За такую оплошность я получила зудящий красный след руки на ягодице. Помнишь? Потом я пошла в школу и старалась изо всех сил, потому что класса до 7-го класса могла получить ремнем за любую тройку. Метод, безусловно, действенный, я окончила школу с отличным аттестатом, но действенный он только, если все готовы потом расплачиваться постоянными угрызениями, аутоагрессией и кучей денег, потраченных у психиатра.
Вообще, благодаря твоим (и не только) стараниям мой мозг не помнит почти ничего из детства, лет до 18. Только то, что есть на фотокарточках и те моменты, когда мне было очень страшно. Мне часто невыносимо было находиться дома, поэтому я ходила в тысячи кружков и секций, где я была сама по себе и могла за себя постоять. Я часто сбегала из дома к друзьям, за что потом, когда меня находили, или я сама возвращалась, получала знатных люлей, разукрашенных алыми полосами и синяком от бляшки на ремне. Кстати, за излишне жестокие наказания ты иногда извинялась «Киндер-сюрпризом» или замороженной в лед «Растишкой». Теперь я почти не могу позволить себе вкусняшку просто так: чтобы ее получить, мне необходимо пострадать.
В старшей школе методы физического насилия сменились, как казалось мне, да и тебе, наверное, на более лайтовую версию — психологическое насилие, которое продолжается до сих пор, несмотря на то, что я уже 6 лет живу далеко и полностью себя обеспечиваю. Не знаю, насколько лайтовее эта версия, но мне все еще непомерно тяжело. Конечно, мне хочется попросить тебя остановиться, но скорее всего, это невозможно, ты так видишь мир, стараешься сделать его и меня лучше, правда выбрала не те методы.
Несмотря на все это, говорю спасибо. Теперь я наверняка знаю, что, если когда-нибудь в мою голову взбредет мысль о детях, я совершенно точно не буду шлепать их даже «в профилактических целях». И поднимать на них голос. Сейчас я чайлд-фри, и больше никогда не проси меня о внуках.
Я верю, что однажды смогу переименовать тебя в «Мамочку», но для этого нам обеим нужно невероятно постараться. Мне — набраться сил и терпения, а тебе — вернуть детское доверие. Всегда твоя дочь, которая идет своей дорогой.
Алина, 32 года
Иллюстрация: Ника Водвуд для Насилию.нет
Привет. Сейчас, будучи взрослой, я думаю, что мои родители были в депрессии. Что-то в их жизни пошло не так. Я все еще не понимаю, почему я об этом думаю.
Я не общаюсь с моим отцом с мая 2016 года. С матерью — с января 2019 года. Это тяжело. Она лайкает мои фотографии в инстаграме и пишет мне сообщения там. Там у меня рука не поднимается ее заблокировать, но я не отвечаю. Я знаю, к чему это приведет. Поэтому я не могу писать им письмо, я могу писать только в пустоту.
В детстве все было странно. Время от времени, особенно ночью, мне становится невыносимо больно где-то глубоко внутри, ком застревает в горле и я начинаю плакать, потому что никто не видит. Это маленькая девочка просится наружу.
Я не живу с ними с 2011 года. Я перестала туда возвращаться физически, но мозг не остановишь, и он несется обратно и показывает все то, что причиняет мне боль.
В моей голове проносятся картинки, как в 13 лет я металась из угла в угол по своей огромной комнате и орала, а меня продолжали бить ремнем. Я не помню боли, но помню ощущение того, что мне некуда бежать. Эта комната преследует меня до сих пор.
В моей голове будет сломанный нос, про который я не стану врать врачу в травме и скажу, что меня ударил отец, из-за которого он, везя меня в машине из травмпункта домой, орал, что его лишат родительских прав и это все из-за меня, потому что от удара мой нос увеличился втрое. Я не знаю, бьёт ли он мою сестру. Меня там нет, и я не могу ее защитить.
В моей голове мне 16, и я снова и снова выхожу к завтраку, а мне говорят, какая я жирная и уродина. Мне не разрешают есть, кухню закрывают на ключ. Мне страшно, я все время боюсь, что меня поймают за тем, что я ем, и я все время чувствую голод и иногда начинаю есть впрок. Я начинаю морить себя голодом, чтобы нравиться своей маме. Она так никогда так и не станет мной довольна, а я буду вечно заедать стресс и у меня появится булимия.
В моей голове голоса родителей кричат мне, что я страшная, тупая, ничего не могу сделать нормально, никому не помогаю, никому не нравлюсь, «а вот Лера…». Я всегда буду стараться доказать, что я лучше вполне конкретной Леры. Но вместо Леры появлялись другие. Когда я защищу докторскую в 26, мне будет все равно на то, что думает мама, но во взрослой жизни я всегда буду сравнивать себя с бывшими партнерами своих партнеров и всегда буду им проигрывать в своей голове. Меня будет душить ревность и это разрушит не одни мои отношения.
В моей голове я чувствую жутчайшую вину за то, что у меня было все, о чем другие дети могли только мечтать: дом для Барби и элитная школа, английский и французский 3 раза в неделю, Лондон летом, машина, макбуки с айфонами. Только потом я вспоминаю, как моя мать вышвыривала этот дом для Барби на балкон, разбивая каркас на мелкие части. Все, что мне покупалось, не было моим и в любой момент могло быть отнято. Моя мама пугала меня, что переведет меня в обычную школу, если я не буду учиться на отлично.
В моей голове я продолжаю искать себе оправдание. Я же не была самым ужасным ребенком на свете, говорю я себе, пытаясь оправдать себя в их глазах, приводя примеры того, что мне кажется «ужасным». Как будто если бы я делала это, меня можно было бы бить. Я не пила и не курила, не употребляла наркотики, не шаталась по клубам. Я так их боялась, что мне в голову бы не пришло сделать что-то подобное. Я все время пытаюсь найти, что же во мне было такого плохого, чтобы оправдать их. За что меня били? За тройки по математике. За то, что я ношу еду в комнату. За то, что закрываю дверь к себе. За то, что огрызаюсь. За то, что я ребенок и подросток.
В моей голове мне было страшно, что кто-то узнает, что со мной было все это. Что люди перестанут со мной общаться или еще хуже, начнут меня жалеть. Но потом это перешло куда-то на физический уровень. Для меня дать пощечину перестало быть чем-то проблемным так же, как толкнуть, пнуть, ударить. Потому что, когда тебя обесценивали как человека так долго, ты перестаешь понимать ценность того, что это может не происходить. И мне нужно с этим бороться. И я борюсь каждый день. В плохие дни у меня плохо получается.
В моей голове иногда мне хочется заставить себя думать, будто бы все, что со мной происходило, сделало меня тем человеком, каким я стала, а потом закрадывается эта простая мысль: что, если бы этого всего не происходило, и ты была бы тем же человеком, просто без необходимости переживать детские травмы?
Галина, 36 лет
Иллюстрация: Ника Водвуд для Насилию.нет
Здравствуй, мама! Сейчас, когда я пишу тебе это письмо, я понимаю тебя, возможно, меньше, чем-когда либо, потому что вижу маленькую девочку-себя и не могу представить, что было в твоей голове, когда ты со мной проделывала свои фокусы.
Я не из тех, кто при первой возможности рад обвинить во всем родителей и таким образом снять с себя ответственность за происходящее, но спустя время и положа руку на сердце — почти всё плохое в моей жизни происходило из-за тебя.
Ты ведь уже и не помнишь, наверное, а я не могу забыть историю, когда в детском саду зимой мы пошли гулять группой, а на выходе стоял высокий мужчина, которого я издалека перепутала с папой. Я к нему бросилась, обняла и сказала: «Это мой папа!». Мужчина тогда улыбнулся и мягко объяснил, что мой папа, вероятно, скоро приедет.
Воспитатель Мила Михайловна, помню, силой выхватила меня и сказала, что все расскажет тебе, когда ты придешь меня забирать. Не понимая, в чем тут моя вина, я с ужасом ждала твоего прихода. И вот, ты появилась, Мила Михайловна что-то тебе наговорила, и встретив меня, ты уже не произнесла ни слова, а твоя мимика сообщила мне, что дома меня ожидает ад. Дома ты рассказала обо всем папе. Он принял твою сторону, и вместе вы решили, что с моей стороны — настоящее предательство называть папой чужого мужчину. Ты взяла ремень и отправилась со мной в другую комнату, чтобы воспитывать, как ты умела.
К тому моменту я уже знала, что если не двигаться и не сопротивляться, то воспитательный процесс закончится быстрее (желательно еще и не плакать). Много условий, но я продержалась. А на утро никто из вас со мной не разговаривал. Это длилось примерно месяц, мне просто ставили молча еду на стол, молча отводили в сад, молча забирали. Хорошо, если иногда приходила бабушка, можно было поболтать и посмеяться.
Через месяц вы почему-то решили, что можно начать со мной разговаривать. До сих пор не понимаю — с чего? Прошла ваша невероятная обида на шестилетнего ребенка?!
Я всегда знала, что ремень и молчание — ваши ответы на любые мои поступки, будь то разбитая чашка или двойка в школе. Помню, лет в десять я тебе сказала, что папа отлупил меня так, что я не могла сидеть несколько дней, что мне в школе некомфортно. А ты спросила, за что он меня лупил. Трудно сказать, мне ведь не сообщали. И я сказала тебе, что не знаю. Твой ответ достоин всех похвал! Ты сказала, что, если отлупил, значит было за что, а если я не помню причины, значит, это не считается.
Я не общаюсь с тобой с тех пор, как уехала от тебя, с девятнадцати лет. Я не знаю слов, чтобы поблагодарить бога моей вселенной за то, что он меня бережет. По счастью, ты уже не предпринимаешь попыток со мной встретиться, а только пишешь смс в день рождения, неизменно начиная сообщение словом: «Ребёнок…», а я неизменно не отвечаю.
Я не испытываю к тебе ненависти, но я ненавижу то, что ты сделала. И несмотря на то, что сейчас мне тридцать шесть, от одной мысли о том, что мне нужно встречаться или говорить с тобой, меня бросает в холод.
Ясмин, 23 года
Иллюстрация: Ника Водвуд для Насилию.нет
Здравствуй, папа. Я не желаю тебе доброго дня или вечера, не спрашиваю, как ты. Я даже сомневаюсь по поводу слова «здравствуй», ибо не уверена, желаю ли тебе здравствовать. С другой стороны, не стоит особо заморачиваться по поводу выбора слов, ведь тебе скорее всего плевать, как и всегда.
Мои чувства к тебе очень неоднозначны, настолько, что я бы хотела, чтобы их вообще не было. Ведь так было б намного проще. Ты слишком многое у меня забрал: счастливое детство, благополучную семью, здоровую маму, здоровую нервную систему, психику. Не думаю, что все это может как-то возместить то, что ты мне дал: кров, хлеб. Я не говорю жизнь, потому что жизнь дает Аллах, вселенная, природа, судьба или случайность — не важно. Твоей заслуги и осознанности в этом точно нет.
Мне всегда было отвратительно даже мысленно себе признаваться, что ты мой отец. Всю жизнь я тебя ненавидела. Честно, я считаю, что ты не достоин вообще никаких чувств, тем более таких сильных как ненависть, максимум презрение. Вопрос скорее не в том, что я чувствую к тебе, а в том, что я чувствую из-за тебя.
Каждый раз, когда я смотрела на тебя, у меня перед глазами вставали те отвратительнее картины из детства. Вот ты бьёшь маму, забив в угол. Вот твои толстые короткие пальцы (к ним у меня отдельный вид ненависти) запутались в красивых длинных кудрявых волосах сестры, ты держишь ее за них на весу, яростно трясешь, и в голове у меня единственная мысль: «сейчас ты сломаешь ей шею». Или вот ты, заперев дверь (чтоб не зашли мама с сестрой), на ходу снимаешь с себя ремень с тяжелой пряжкой, чтобы избить им меня 17-летнюю.
С самого детства моим самым большим страхом было, что что-то случится с моими близкими. Услышав о какой-то болезни или трагедии, я, в первую очередь, благодарила господа, что это не произошло с моими близкими. А ты всегда был угрозой для них. Конечно, и для меня тоже, но на фоне моего бессилия и невозможности помочь любимым людям это казалось пустяком. Ты причинял им боль, а я ничего не могла сделать. Ты был моим врагом, сосредоточением всего зла на свете. В кошмарах мне до сих пор снится одно и тоже: ты бьешь их, убиваешь, разрываешь в клочья как дикий зверь, а я, окаменевшая, скованная по рукам и ногам, не могу ничего сделать, даже закричать, только смотреть. Кошмары хуже. В реальной жизни я бросалась между вами и мне чаще доставалось больше всех, но я хоть что-то делала.
Мама говорит, что ты изменился. Но, скорее, просто постарел. Сейчас ты никого не бьешь, но мысли о том, что было, трудно отпустить. Но, знаешь, в какой-то момент своей жизни, совсем недавно, я решила, что больше не хочу ненавидеть тебя. Я устала. Ненависть — это очень тяжелая, сложная и изматывающая штука. Я не хочу больше при виде каждого почтового ящика думать, как он похож на тот, об который ты однажды разбил маме голову. Я хочу освободиться от этого, вздохнуть свободно. Для этого мне нужно тебя простить. Отпустить все, что было, и не держаться за эти мысли, за эту ненависть. Я толком сама не понимаю, что вообще такое прощение. Я где-то, не помню, где, читала, что прощение — это когда между тобой и человеком нет открытого счета. Долгое время этот счет у нас был. Я хотела, чтобы ты страдал. Сейчас — уже не знаю.
Пытаясь тебя понять, разглядеть, я часто ловлю себя на мысли, что мне тебя жаль. Ты очень несчастен и даже сам не понимаешь этого. В то же время мне дико страшно, что, начав тебя жалеть или хотя бы чуточку лучше к тебе относится, я предам маму и ту забитую несчастную маленькую себя.
Я бы предпочла, чтобы тебя вообще не было. Но, видимо, это слишком просто. Ты есть. Ты — мой отец, и с этим мне надо справиться. Я должна простить, иначе ты и ненависть к тебе станут смыслом моей жизни. Хотя это и кажется невероятным, но я верю, что справлюсь. Я уже начала.
Алла, 26 лет
Иллюстрация: Ника Водвуд для Насилию.нет
Привет, мам. Даже спустя много лет непросто писать это письмо, даже зная, что ты его не прочтешь. Все время кажется, что я тебя предаю. Мне было восемь или девять лет, когда ты меня первый раз ударила. Я плохо помню как все происходило, потому что я старалась просто закрыться руками и забиться в угол, старалась просто кричать «Мамочка, пожалуйста, не бей меня» (мне казалось, что тебя это может остановить) и не плакать (потому что тебя раздражал мой плач).
Это странно, но я не помню боли, только постоянное чувство унижения и мысли о том, что нужно стать лучше. Не знаю, как ты с этим живешь. Наверное ты очень сильная, я бы на твоем месте не вылезала от психотерапевта.
Иногда я мечтала стать сиротой, иногда мечтала проснуться сразу взрослой, чтобы больше не зависеть от тебя. Наверное, только мысли о взрослой жизни помогали мне держаться в то время.
Самое тяжелое было пытаться узнать, какое у тебя сегодня настроение. Каждый раз, когда ты заходила домой, или когда я возвращалась из школы и видела в коридоре твои ботинки, я перебирала в голове, сделала ли я сегодня что-нибудь за что меня можно отругать, не пропали ли из твоего кармана случайно деньги, не опоздала ли я, не испортила ли какую-нибудь вещь, не ответила ли я тебе где-то слишком грубо, развязно, невежливо, не выгляжу ли я слишком молчаливой, что-то утаивающей?
Я даже придумала в детстве такую игру. Пока я ехала домой, я представляла, что меня может ждать дома, проигрывала каждый сценарий. Мне казалось, что если я проиграю все ужасные сценарии в своей голове, то они не случатся в реальной жизни.
В детстве я думала, может быть в твоей жизни много стресса, думала, ну что я знаю о том, как тяжело живется одинокой маме? Может быть ты просто не выдерживаешь такого напряжения и теряешь над собой контроль? Я выросла и все меньше понимаю тебя. Как бы тяжело мне не пришлось в жизни, я никогда не подумаю о том, чтобы ударить какого-либо человека, хоть маленького, хоть большого. В этом же нет никакого смысла.
К моему счастью ты осознала, что твои методы воспитания не работают и не все мое детство прошло в аду, хотя я еще долго пугалась людей, которые пытались прикоснуться ко мне или погладить. Сейчас ты взрослая и все понимающая женщина, ты даже сказала как умела «прости», но я не думаю, что когда-нибудь по-настоящему тебя прощу, перестану все это вспоминать, перестану злиться на тебя, перестану чувствовать себя небезопасно даже рядом с тобой. Прости за то, что я написала это письмо. Надеюсь, ты его никогда не прочтешь.
Редактор: Маша Твардовская
Иллюстрации: Ника Водвуд